обществе, и, быть может, никогда и не научимся. Ты опасна для нормальных людей, ты можешь показать, что те ценности, которые есть у других людей не единственны, тот способ мышления, которым нас наделила природа возможно не самый верный, а та модель счастья, которую мы несем в себе не самая оптимальная.

Ты же сама прекрасно знаешь. Если бы все были такими как ты, мы бы уже вымерли.

К Рите подскочил худощавый парень. Все, лекция закончилась. Пошли, пообедаем.

Опять еда. Каждый день одно и то же. Меня это убивает. Сейчас я возьму два блинчика, полторы ложки сметаны, чай с одной долькой лимона, полторы ложки сахара. И так день за днем, каждую неделю в течение пяти лет. С возрастом мы себя так сильно заполняем обыденностью и привычками, что на новые ощущения у нас попросту не остается времени.

Рита кивнула.

Почему нас сделали такими постоянными, никак не могу понять. Физика, конечно, против физики не пойдешь. Но материальный мир, почему он такой материальный?! Я рисую, каждый день рисую, у меня получается все лучше. Меня пригласили участвовать на выставку молодых художников. Это уже что-то. Там есть два персонажа — самые известные современные художники, по мнению еще одной модной глянцевой обложки. Я тут недавно подсчитал, что учусь рисовать уже пятнадцать лет. Ну, бывало, отходил от всего этого, но возвращался, и видит Бог, было мне больно, я бросал два раза сильно, думал навсегда. И научился я рисовать за все это время? Рисовать… картинки. Я когда сажусь за чистый лист уже знаю, что никогда не смогу передать то, что у меня в голове. Та красота, которая доступна мне и только мне, я могу нарисовать что-то кощунственное, отдаленно напоминающее тот идеал. И это отбивает у меня любую охоту что-то делать. Зачем, если изначально я не обладаю способностью передавать свои образы, если посмотрев на мою картину… на мой рисунок никто не будет чувствовать то, что чувствую я, когда создаю это?

Я извиняюсь, что на тебя так выплескиваюсь. Знаешь, с тобой всегда приятно поговорить, ты умеешь слушать и как бы это сказать… вслушиваться, что ли?

Рита улыбнулась. Я просто много молчу. Если бы разговор с самим собой не считался в этом обществе странным, тебе вообще не нужен был бы собеседник. Мне нравятся твои картины, Коля. Действительно. Так что не дави на себя так сильно.

Я знаю, у меня что-то есть. Что-то. Но у меня часто такое ощущение, что кто-то заложил мою голову размером с вселенную в крохотную черепную коробку человека. Я хочу делать все, хочу летать, говорить по-японски, сочинять стихи, разгонять протоны, изучать историю… вместо этого мне приходится по десять часов в день сидеть и набивать вот эту руку. Столько интересного проплывает мимо, а я даже не вижу этого. А если я не успею? Не успею оставить хоть какой-то след во всей этой суматохе? И насколько важен этот след? Может верить в дзен, верить в необходимость веры в себя? Этот извечный спор о ценности движения и цели никто никогда не мог решить.

Послушай, Рита, может быть будет несколько неожиданно, но у меня есть два билета в Большой, знаешь у меня отец получил в качестве взятки. Может быть сходим? В Пятницу?

Не знаю, Коля. Спасибо за предложение, но я еще не знаю, что я буду делать в Пятницу.

Не знаешь? Ты же понимаешь, что эти билеты просто так не достанешь! Там практически самые лучшие места. Что ты можешь делать в Пятницу, что не позволит тебе сходить на два часа на балет?

Коля вышел на улицу, вслед за Ритой. Люди останавливались и смотрели им вслед со злобой на лицах.

Да ничего особенного, просто меня Игорь приглашал на какую-то вечеринку.

Вечеринку? Это же балет! Он обогнул ковылявшего посередине дороги старичка и взял Риту за руку. Они гастролируют по всему миру, в Москве только одну неделю, потом Нью-Йорк, Париж. Там такой бомонд соберется, не поверишь! А на вечеринку каждый день можно ходить. Причем с Игорем… знаю я его вечеринки.

А что у него за вечеринки?

На остановке стояло несколько пожилых мужчин в серых грязноватых куртках, молча смотря себе под ноги. Завернутая в лохмотья бабка сидела на сумке с колесиками и теребила пакет с надписью Davidoff. Подошел троллейбус, двери медленно, со скрипом, открылись и выплюнули на улицу живой серый комок плоти. Коля протиснулся между банкиром в костюме и очках и молодой дамой с Кортасаром в руках. Он пропустил Риту вперед.

От Игорька ничего хорошего не дождешься. Его не зря Ленка бросила после года совместной жизни. Он хороший парень, иногда, но он из тех людей, которые не понимают, как их действия сказываются на других людях. Ему все пофиг, все для него одна большая шутка. Ты попробуй с ним поговорить серьезно, он сразу куда смотается или начнет свои колкости вставлять. Он как ребенок, не может понять, что в жизни есть серьезные вещи, которые выше иронии или что там закралось в его воспаленный мозжечок.

А вечеринки эти отдают каким-то декадансом. Все собираются, нажираются, тискают девчонок, бывает даже такое случается, что если бы не связи его отца, давно бы его посадили. Там был один случай, когда дружок его привез какую-то четырнадцатилетнюю девчонку, начинающую фотомодель, напоил ее дорогим виски, а девчонка-то дурная, виски ни разу в жизни не пила толком, но, чтобы лицом в грязь не ударить, выпила стакан, ну и, понятно дело, отключилась. Он ее отнес в гараж и прямо там, чуть ли не на резиновых колесах, трахнул. Она что-то сквозь бред пьяный пыталась сказать, но он ей просто руки заломил за спину, сделал свое дело, и прямо так лежать и оставил. Она просыпается, голова болит, одежда порвана, лужи крови повсюду, на руках синяки, ничего вспомнить не может. Гости все уже давно разошлись. Ну, она к родителям бежать, хнычет, а родители не дураки, проверили, что у дружка папа — крупная шишка, отец девчонки к нему подкатил, каких-то денег им заплатили, все в тихую замяли. Девчонку отправили за бугор учиться языку и жизни, но ошиблись, все-таки родители своих детей хуже всего понимают. Она вообще сейчас скатилась, забросила всю учебу, трахается со всеми, кому не лень, а родителям постоянно письма какие-то в радужных тонах пишет, что в университет поступила, денег просит на обучение, сама все на кабаки тратит. Ну и любовь ищет, попутно.

Троллейбус остановился и внутрь стал забиваться погруженный в себя народ. Подвиньтесь. Раздался стон какой-то девушки. Рита обернулась. Молодая пухленькая девушка плакала и брызгала кровью из оторванной руки. Она стеснялась кричать о помощи или хотя бы попросить уступить ей место.

Профессор обернулся и покрутил пальцем у виска. Рита! Человек не может быть шокирован жизнью день ото дня. Люди, которые так сильно не приемлют эту жизнь либо умирают, либо, хахахаха! Что еще хуже. Он поднял дергающуюся руку и отдал девушке. Это, кажется, ваше, молодая леди! Не надо стесняться брать от жизни все. Иначе у тебя отберут тот минимум, что остался. Профессор прошел сквозь двери троллейбуса и испарился в воздухе.

Ну, так ты пойдешь или нет?

Куда? Рита встрепенулась.

На балет, на балет! Ты чего? Тебе плохо? Здесь душно, опять потные тела набились, дышать просто невозможно. Давай выйдем, пять минут по улице прогуляемся.

Давай.

Рита не часто вспоминала детство. У нее были какие-то смутные воспоминания, но начиная с двенадцати лет она больше всего хотела забыть ту боль, которую причинил ей отец. Все детство зачеркнуто его рукой. Он был пьяный, очень пьяный. Его бизнес в последние две недели шел не так, совсем не так. По ночам он избивал мать, кричал молчать! пока она закрывала уши и пела детские песенки, чтобы не слышать боль. Рита, Рита, Рита. Запах перегара душил ее. Отец лег рядом с ней на кровать. Послушай меня, дочка. Рита зажмурила глаза. Отец копошился там, внизу.

Рита готовила цыпленка. Она открыла духовку и вынула противень с птицей. Скрипнула дверь, от неожиданности обед выскальзывает из ее рук и летит на пол, обжигая ее голые ноги. Отец не в восторге. Плохая девочка. Подойди сюда. Она молча идет, плач разъедает глаза.

Папа, не надо.

На колени.

Папа не надо.

На колени, сука! Она падает вниз, он берет ее руку и кладет на свою ширинку. Доставай.