Утро выдалось туманное, однако день обещал быть солнечным. Жалюзи в кулинарном магазине ещё были опущены, но от толчка дверь звякнула и приоткрылась.

— Не сюда! — прогремел Говард, вразвалку ковыляя к нему. — Через чёрный ход! Велосипед откати к мусорным бачкам, чтобы не мозолил глаза!

Задний двор, к которому вёл узкий проезд, представлял собой окружённую высокими стенами крошечную, темноватую мощёную площадку с навесами и промышленного размера металлическими мусорными баками; от дверцы в стене крутая лестница вела в подвал.

— Прицепи велосипед где-нибудь в сторонке, только не на проходе, — распорядился вспотевший Говард, который, хрипя, появился на пороге чёрного хода.

Пока Эндрю возился с замком на велосипедной цепи, Говард промокнул лоб фартуком.

— Ну что ж, начнём с подвала, — скомандовал Моллисон, когда Эндрю закрепил велосипед, и указал на дверцу. — Лезь вниз и осмотрись там.

Он склонился над люком, провожая взглядом Эндрю. Уже много лет Говард не мог спуститься к себе в подвал. Обычно Морин пару раз в неделю карабкалась вверх-вниз, но теперь, когда подвал был под завязку набит продуктами для кафе, требовался кто-нибудь помоложе.

— Хорошенько там оглядись! — прокричал он скрывшемуся из поля зрения Эндрю. — Посмотри, где торты, где выпечка. Видишь большие мешки с кофе в зернах, коробки с пакетированным чаем? А в углу — рулоны туалетной бумаги, мешки для мусора?

— Вижу, — раздался из глубины голос Эндрю.

— Изволь говорить мне «мистер Моллисон», — потребовал Говард, и в его хриплом голосе прозвучало некоторое раздражение.

Стоя внизу, в подвале, Эндрю не был уверен, что начинать нужно прямо сейчас.

— Хорошо… мистер Моллисон.

Прозвучало как издёвка. Он поспешил загладить вину вежливым вопросом:

— Что в этих больших шкафах?

— Сам посмотри, — досадливо бросил ему Говард. — Для чего ты туда спустился? Чтобы уяснить, куда что складывать и откуда брать.

Прислушиваясь к удалённому стуку тяжёлых дверей, Говард надеялся, что мальчишка не окажется лентяем или бестолочью. У Говарда сегодня обострилась астма: пыльцы было не по сезону много, а вдобавок ещё — дополнительные хлопоты, треволнения и мелкие накладки при открытии кафе. Он так перепотел, что уже собирался звонить Ширли, чтобы та до открытия принесла ему свежую рубашку.

— Фургон едет! — прокричал Говард, заслышав гул в другом конце проезда. — Бегом сюда! Будешь спускать товары в подвал и раскладывать по местам, понял? И занеси-ка мне в кафе пару галлонов молока. Всё понял?

— Да… мистер Моллисон, — раздался снизу голос Эндрю.

Говард медленно пошёл обратно в дом, чтобы взять ингалятор, который он держал в пиджаке, висевшем в подсобке, сразу за прилавком с деликатесами. Подышав целительной струей, он почувствовал себя гораздо лучше. Говард вновь утёр лицо фартуком и присел отдохнуть на скрипучий стул.

После обращения к доктору Джаванде по поводу кожной сыпи Говард не раз задумывался о том, что она сказала насчёт его веса: что, мол, это первопричина всех его проблем со здоровьем.

Ерунда, конечно. Взять хотя бы сына Хаббардов: худой, как жердь, а тоже астматик. Говард никогда, сколько себя помнил, не отличался худобой. На немногочисленных фотографиях с отцом, который ушёл из семьи, когда Говарду было года четыре или пять, он выглядел просто пухлым ребёнком. Но после отцовского дезертирства мать посадила Говарда во главе стола, между собой и бабушкой, и очень обижалась, когда он отказывался от добавки. Постепенно он вырос и стал занимать всё пространство между двумя женщинами, а в двенадцать лет стал так же грузен, как оставивший семью отец. Говард начал отождествлять аппетит с мужественностью. Полнота была одной из его отличительных особенностей. Она была нежно взлелеяна женщинами, которые его любили, и он подумал, что лишить его этой черты вполне в духе Бен-Задиры, этой ворчуньи-мужененавистницы.

Но иногда, в минуты слабости, когда ему становилось трудно дышать или двигаться, Говард пугался. Ширли легко было делать вид, будто он неуязвим, но ему-то помнилось, как долгими ночами после шунтирования, лёжа на больничной койке, он не мог спать, потому что боялся остановки сердца. При виде Викрама Джаванды он вспоминал, что эти длинные смуглые пальцы прикасались к его открытому, бьющемуся сердцу, а то благодушие, которое Говард изображал при каждой встрече, было лишь способом оградиться от первобытного, инстинктивного страха. Ещё в больнице ему говорили, что нужно худеть, но он и так уже сбросил двенадцать кило, когда вынужден был питаться больничной едой, и Ширли твёрдо вознамерилась снова откормить его после выписки…

Говард ещё немного посидел, наслаждаясь лёгкостью дыхания, которую давал ему ингалятор. Сегодняшний день много для него значил. Тридцать пять лет назад он с энергичностью авантюриста шестнадцатого века, вернувшегося из заморских стран с редкими яствами, познакомил Пэгфорд с изысканными деликатесами, и город, поначалу настороженный, вскоре начал проявлять робкий интерес и с любопытством принюхиваться к его пластиковым контейнерам. Он с грустью вспомнил свою покойную мать, которая так гордилась им самим и его процветающим бизнесом. Жаль, что ей не суждено увидеть кафе. Тяжело поднявшись на ноги, он снял с крючка войлочную шляпу и бережно, как корону, водрузил её на голову.

Его новые официантки приехали вместе в половине девятого. У него был для них сюрприз.

— Вот, держите, — сказал он, протягивая им форму: чёрные платья с белыми кружевными фартучками, в точности как он задумал. — Должно подойти. Морин прикинула ваши размеры. Она и сама будет в таком же.

Гайя с трудом сдержала смех, когда Морин с улыбкой вплыла в торговый зал из кафе. На ней были ортопедические босоножки, надетые поверх чёрных чулок. Платье заканчивалось на два дюйма выше её старческих коленок.

— Можете переодеться в подсобке, девочки, — сказала она, указывая на каморку, из которой только что вышел Говард.

Гайя уже стягивала джинсы в туалете для персонала, когда увидела испуг на лице Сухвиндер.

— В чём дело, Винда? — спросила она.

Новое прозвище дало Сухвиндер мужество сказать то, что в других обстоятельствах она не смогла бы произнести вслух:

— Я не могу это надеть.

— Почему? — удивилась Гайя. — Тебе пойдёт.

Но у чёрного платья были короткие рукава.

— Не могу.

— Но поче… Господи, — ужаснулась Гайя, когда Сухвиндер закатала рукава джемпера.

Внутренняя поверхность её рук была покрыта уродливыми перекрёстными шрамами, а от запястья до локтевого сгиба тянулись свежезапёкшиеся рубцы.

— Винда, — тихо произнесла Гайя. — Во что ты ввязалась, подруга?

Сухвиндер со слезами на глазах только покачала головой.

Гайя на мгновение задумалась, а потом сказала:

— Есть идея; подойди-ка сюда.

Она начала снимать с себя белую кофточку с длинными рукавами.

Дверь содрогнулась от сильного удара, и задвижка отскочила; в дверях появился вспотевший Эндрю с двумя громоздкими упаковками рулонов туалетной бумаги, но его остановил сердитый окрик Гайи. Он выскочил за порог и чуть не сбил с ног Морин.

— Они там переодеваются, — сказала она, глядя на него с явным неодобрением.

— Мистер Моллисон велел отнести это в туалет.

Чёрт, чёрт. Она была в лифчике и трусах. Он видел почти всё.

— Извините, — прокричал Эндрю из-за двери.

От смущения у него горели щёки.

— Козлина, — фыркнула Гайя с другой стороны и протянула свою кофту Сухвиндер. — Надень под