позволяешь нам называть Тебя своим Господом и обращаться к Тебе, молиться Тебе”.

Все Господь делает для человека, для его радости, для его спасения, даже для его удовольствия. Все делает Господь, лишь бы это было в пользу, а не во вред человеку. Поэтому нечего бояться, нечего страшиться скорбей. Все Господь сделает, может избавить от всего. Для нашей пользы только не все делается. Поэтому нам надо преклоняться пред Господом (вот и нужны для этого свои отдельные комнаты), благодарить, славословить, молиться Ему от всей души…

Понятно? Умом понятно, а сердцем еще далеко вам понять. А чтобы понять сердцем, во — первых, обязательно надо молиться уединенной молитвой. Обязательно! А потом, жить поевангельски, каяться в грехах. Ибо человек должен не только понять, но почувствовать, что мы мытари, что должно обращаться к Богу, как мытарь. Не просто к этому придешь. А приходит человек многократным падением, нарушением заповедей Божиих. Раз пал, встал, покаялся. Опять пал. Опять встал. И в конце концов поймет, что погибает без Господа.

К Сисою Великому пришел один брат и говорит: “Отче, я пал”. — “Встань”. — “Встал, опять пал”. — “Еще встань”. — “До каких же пор?” — “До смерти”. Когда человек поймет, глубоко, сердцем, это свое падение, поймет, что сам человек ничто, весь в падении, начнет взывать к Господу: “Боже, милостив будь мне, грешному, видишь, в каком я состоянии”, — тогда он может прийти в состояние начального смирения и спастись. Вот почему при искании Бога не нужно отчаиваться и страшиться падений…»

В связи с вопросом о духовной жизни батюшка довольно часто в своих беседах подчеркивал, что духовность заключается не в духовных одеждах и не в словах о духовности, которыми любят иные щеголять, как модной одеждой. Многие книги, предупреждал он, написанные о духовности, многие рассказы о чудесах проникнуты совершенно антихристианским духом.

Единственные писания Духа Святого — это творения святых отцов и подвижников Церкви, как, например, епископа Игнатия Брянчанинова. В них содержится подлинная духовность и ими только можно и нужно руководствоваться. В связи с этим он резко отзывался о загранице, говоря, что это «сама дьявольщина»:

«Хорошо, что у нас граница закрыта. Это великая милость Божия к нашему народу. Нас бы завалили (особенно Америка) диавольской сатанинской сектантской литературой, а русские люди очень падки на все заграничное и окончательно погибли бы. Возьмите Бердяева. Какие кощунственные выражения допускает он о святых отцах! Он их, значит, никогда не читал или читал одним кусочком мозга, без сердца, без души. Он совершенно не понимает христианства и потому писал ложь о святых отцах.

И очень многие, особенно в эмиграции, писали о духовных вопросах совершенно неправильные, лживые вещи. Говорит о Боге, а сам — диавол. Такие дивные книги у святых отцов, и разве можно вместо них читать всякую макулатуру под видом духовной литературы? Например, книга так называемого архимандрита Спиридона о молитве — это сплошной обман, в лучшем случае — самообман, это полное искажение христианства, ложь о духовности и о молитве. Такие книги способны только погубить человека, ввести его в явную прелесть».

Батюшка очень любил служить и служил собранно, сосредоточенно, от всей души, что чувствовалось всеми. Совершал богослужение просто, сдержанно, естественно. Не переносил артистизма или какой?либо вычурности в совершении богослужения, чтении, пении и «артистам» делал замечания. Из?за этого на него гневались регенты, любящие «пиесы», солисты и чтецы, привыкшие показать себя. Он запрещал, например, петь некоторые песнопения, говоря, что это беснования перед Богом, а не молитва. Однажды он не разрешил даже дочитать шестопсалмие одному «мастеру» чтения за его кривляния голосом и велел продолжить чтение другому.

Батюшка часто повторял: церковное пение — то, которое сосредоточивает ум, настраивает душу на молитву, помогает молиться или, по меньшей мере, не мешает молитве. Если же песнопение не создает подобного настроения в душе, то хотя бы и принадлежало самым прославленным композиторам, оно есть лишь игра «ветхих» чувств, плоти и крови.

Он запрещал входить кому?либо в алтарь или тем более стоять в нем без особой на то нужды. В алтаре батюшка никогда не говорил ничего, кроме самого необходимого, и другим не позволял этого делать. Никогда не исповедовал во время литургии: исповедь проводил или до литургии, или накануне вечером (в Великий пост), Он говорил: “Человек должен молиться во время литургии, а не ждать очереди исповедоваться”. К исповеди относился чрезвычайно внимательно, особенно к приходившим редко, тем более впервые.

Между прочим, батюшка весьма сетовал на то, что многие из духовенства во время исповеди главным вопросом считают: не съел ли молочка в пост, сколько дней говел пред Причастием и подобное, — и совершенно не обращают внимания на тяжелые грехи: воровство, ложь, клевету, ненависть, лукавство, распутство (и делом, и словом, и мыслью), зависть, жадность и. др., особенно грехи против других людей. Он говорил: “Комара отцеживают, а верблюда поглощают”. Особенно его расстраивало, что некоторые священники вместо таинства Покаяния и очищения совести совершают лишь одну формальность «разрешения от грехов», в результате чего верующие начинают смотреть на христианство, как на шаманство, а не как на новую, евангельскую жизнь.

Батюшка далеко не всегда и не всех допускал сразу после исповеди к Причащению. Если у человека на совести было что?то тяжелое, или он не говел много лет, то батюшка сначала благословлял такому походить на несколько служб или откладывал его Причащение до очередного поста. Иногда при этом батюшка давал человеку определенное количество поклонов и молитв делать дома.

Очень не любил батюшка, когда требы исполнялись спешно, неразборчиво, как?нибудь. Он говорил, что лучше уж меньше прочитали бы, но со смирением, благоговением и четко, нежели кощунствовали над словами молитв и словом Божиим. Псаломщицы, как правило, обижались на него за это и возмущались.

Батюшка говорил, что российский народ так легко оставил веру после революции потому, что все его христианство состояло в исполнении почти исключительно внешних предписаний: заказать водосвятие, молебен, крестины, поставить свечу, подать поминание, не есть скоромного в пост. Христианство для народа превратилось в какой?то набор церковных обрядов и обычаев, народ почти ничего не знал о борьбе со страстями, ибо его редко кто и учил этому. Пастыри более пасли самих себя, чем паству. Поэтому?то, как только народу сказали, что обряды это выдумка попов и обман, большинство легко перестало верить в Бога, ибо для него Бог по существу и был обряд, который должен дать хорошую жизнь. Если же обряд — обман, то и Сам Бог — выдумка.

Батюшка очень часто повторял, что самый страшный враг для священства — это стремление угодить народу, понравиться ему, желание покрасивее служить: ибо это стремление превращает священника в артиста, фарисея, отвергнутого Богом, а народ делает язычником, смотрящим лишь на внешность и оставляющим Христа. Об этом батюшка говорил всегда с особенной горячностью.

Батюшка был строг по отношению к себе. Вставал всегда не позже шести часов, ложился около двенадцати. В неслужебные дни до самого завтрака, который бывал не ранее десяти часов, молился. Молился и днем, делая пятисотницу, приглашая иногда к этому и домашних. Всегда читал святых отцов.

Вообще он был большим тружеником, не выносил праздности и всегда чем?нибудь занимался, но больше читал. Если ему в руки попадала интересная книга, то он не спал ночи и не расставался с ней целый день, пока не прочитывал ее. Постоянным его чтением были святоотеческие творения, жития святых, проповеди, редко — учено — богословские и философские сочинения. Особенно же тщательно и постоянно перечитывал он творения епископа Игнатия Брянчанинова, которого в качестве духовного отца завещал всем своим духовно близким. Сочинения епископа Игнатия (тогда еще не прославленного в лике святых) батюшка считал лучшим руководством для нашего времени, более необходимым даже, чем святые отцы. Ибо отцы, говорил он, нам уже во многом недоступны, мы их не можем правильно понять, не изучив предварительно творений епископа Игнатия, который фактически переложил отцов на современный язык с учетом наступившего времени, с учетом новой психологии людей.

Он никогда не оставлял разрешение возникшего вопроса на будущее, сразу же брал толковников, особенно святителя Феофана (Говорова), или чьи?либо сочинения, где затрагивался данный вопрос, словари, справочники. Зная французский и немецкий языки, он иногда читал и иностранную литературу.