голени, нужна операция». Как не вспомнить: «У него не закрытый, а открытый перелом».
Даже смешно! Я вырубила телефон и легла спать. Не тут-то было! Уснуть не получалось, за снотворным вставать неохота. Вот лежи и майся! Мучайся совестью! А ведь и правда – нехорошо! Человек-то не чужой. В таких случаях и чужим помогают! А кто, собственно, он? Не друг, не родственник, не действующий и даже не бывший муж. Каков его статус на сегодняшний день? А, сообразила – отец моего ребенка! Дед моего будущего внука! Вот это уже кое-что!
А когда-то был и муж, и родственник, и друг! Как все меняется. Ладно, черт с вами! Завтра поеду в больницу. Только для того, чтобы вы все от меня отстали!
Утром голова гудела, как пивной котел. Ничего, холодный душ, две чашки крепкого кофе, пару приседаний. Суставы жалобно заскрипели. Молодуха, прости господи, а все туда же!
Так. Что везти тяжелобольному? Сварила молодую картошку, положила в термос. Вымыла клубнику, пересыпала сахаром. Подсластим болезному жизнь. По дороге купила соку и воды.
Больница находилась на другом конце города. На метро тащиться не хотелось, я с тоской посмотрела на свою припаркованную во дворе машину. Нет. Метро. Не хочу в машину. Подарок ко дню рождения от любимого, точнее – от любящего мужа.
Я зашла в палату. Он спал – как всегда, откинув назад голову и приоткрыв рот. Я села на стул возле кровати, посмотрела внимательно на спящего и поймала себя на том, что пытаюсь понять – что я в этот момент ощущаю.
Бледный, щетина третьего дня, под глазами черные круги. Во сне морщится и постанывает. Больно, понятно. На тумбочке полупустой стакан с мутным остывшим чаем и алюминиевая ложка с погнутым черенком. В палате душно, воздух спертый и пахнет лекарствами. А чем еще может пахнуть в районной больнице?
«Надо переводить его, – подумала я. – Конечно, надо. В Боткинскую, к Борису Марковичу. Борис – травматолог и заведующий отделением. И ко всему прочему, старый и верный друг».
Он открыл глаза, и я увидела в них испуг, самый настоящий животный испуг. Даже вздрогнула от неожиданности. Он попробовал приподняться на подушке и ойкнул.
– Да лежи ты, господи! – остановила его я.
Он смущенно кашлянул:
– Привет!
– Здрасти, коль не шутишь. – Я изо всех сил старалась взять легкий, шутливый тон.
– Не до шуток. – Он попытался улыбнуться, но вышло как-то беспомощно.
– Членовредительством занимаешься? Чтобы пожалели и простили, – продолжала шутить я.
Он кивнул.
– Голодный?
– Да, наверное. – Он так и не мог собраться. – В смысле – точно, голодный. Пытался проглотить утром застывшую кашу, пшенную, кажется. Толком непонятно. Не смог – как ни старался.
Я достала термос с картошкой, огляделась в поисках тарелки. Тарелки не было.
– Пойду раздобуду посуду. – Я направилась в столовую.
– Хлеба возьми, пожалуйста! – жалобно крикнул он мне вслед.
В столовой, обозванной буфетом, молодая девица в запятнанном фартуке, окинув меня критичным и презрительным взглядом, неохотно протянула тарелку.
– Девушка, мне бы еще вилку…
– А вилку из дома несите! Нету у нас ни вилок, ни ножей! Все из дома носют.
– А почему нет? – удивилась я. – Раньше же были!
– Раньше! – Девица осуждающе покачала головой. – Вы еще чего-нибудь вспомните! Раньше… – опять возмутилась она. – Раньше и сады были бесплатные, и курорты. И колбаса не дорожала раз в месяц! И в больницах вата была и таблетки!
– А сейчас? – Отсутствие ваты и таблеток меня испугало.
– А сейчас – ка-пи-та-лизьм! – проговорила по складам девица. – Или вы не заметили?
– Заметила. – Мне хотелось прервать как можно скорее этот пустой разговор. – А хлеба можно?
– А хлеб – в булочной! – Девица явно не собиралась проявлять вежливость, однако протянула мне два куска черного.
– Спасибо! – сердечно поблагодарила я и, не удержавшись, добавила: – И за тарелку, и за хлеб, и за политинформацию. Узнала много нового и интересного, и все – благодаря вам!
Теперь у меня не оставалось сомнений в том, что надо срочно звонить Борису. Срочно. Переводить – сегодня же, пока до смерти не залечили. Бесплатная медицина, мать вашу!
Леня жадно ел пустую картошку с хлебом, и я подумала, как глупо было не принести ему чего-нибудь посолиднее и посытнее.
– Давай схожу в магазин? – предложила я.
– Просто посиди. – Он закрыл глаза.
«Устал», – подумала я.
Леня, не открывая глаз, сказал:
– Смотрел бы на тебя, не отрываясь. Так соскучился. А не могу. Стыдно.
– И правильно, – откликнулась я. – Значит, совесть твоя еще не стала рудиментом!
– Хорошо, что ты шутишь! – отозвался он. – Спасибо тебе за это.
– Обращайтесь! – усмехнулась я и добавила: – А о чем нам сейчас говорить? О нашей с тобой жизни? Не к месту вроде.
– А у нас есть с тобой еще «наша жизнь»? – тихо спросил он.
– Есть. А куда она делась? Просто она теперь другая, эта жизнь. Но – есть. Только не знаю, хорошо это или плохо, то, что она есть.
– Хорошо, – проговорил он.
– Ну, тебе виднее!
Я побеседовала с молодым и каким-то дерганым, куда-то спешащим врачом, пыталась разобраться в терминах, понять ситуацию и решить, как действовать дальше.
Поняла, что затягивать с переводом в Боткинскую нельзя, тем более что речь идет об операции.
Я дозвонилась Борису, и тот, как всегда, предельно четко объяснил, как надо действовать, – добровольный отказ от лечения, перевозка на платной «Скорой», не брать никаких документов – все равно на месте будут свежие снимки и обследования.
– Все решим, не волнуйся! – успокоил он меня и пообещал к завтрашнему утру приготовить палату.
Я успокоилась. Когда понятен план, можно начинать действовать. Я объяснила ситуацию «больному» – так я теперь к нему обращалась. Назвать его по имени мне было непросто.
Он переживал и сокрушался, что я так хлопочу, и убеждал меня, что может остаться в этом борделе.
– Ну, я пошла. – Я встала со стула. – Завтра тяжелый день.
Он поймал мою руку и несильно сжал.
– Не надо, – попыталась я вырваться. – Вот этого точно – не надо. Так же, как и благодарностей. Я выполняю свой человеческий долг.
Он молча меня отпустил.
Я быстро вышла из палаты, а на улице разревелась. Нервы ни к черту! И всех жалко – и его, и себя. Что мы сделали со своей жизнью?
Вернее – что он сделал!
Набрала Анютин номер, сказала, что все под контролем. Завтра переводим в Боткинскую. Неплохо, если бы любезный зять принял в этом участие. Анюта растерялась:
– Он же работает…
Понятно. Обойдемся. Найдем кого-нибудь из добрых людей. Хотя, конечно, попеняла: мужа надо воспитывать. В смысле – объяснить ему, что есть в жизни главное, а именно, семья.
– Ну да, мам! – откликнулась Анюта. – Ты у нас воспитатель знатный. Со стажем, так сказать!
Не дает своего дурня в обиду! И правильно – я тоже никогда не давала. Или – неправильно?
