— Исследовательская работа. Что-то вроде научной.

— И впервые в Венеции. Поглядите-ка на него.

— Извините, мы где-то встречались?

Мужчина гулко хохотнул:

— Вы загораживаете проход. Рад был познакомиться.

Уилбур бросил взгляд на паспорт Виктора, вынутый для предъявления в гостинице, и хлопнул его по плечу газетой:

— Рад вдвойне. Поражен вашей скромностью. Уверен, ваша альма-матер может вами гордиться. Я могу называть вас по имени, просто Виктор?

— Не стоит. — По спине Виктора пробежал холодок. — Вас приставили ко мне?

Улыбка Уилбура не претерпела никаких изменений. Он наконец подхватил свой чемоданчик и ступил на трап, который двое сонных гостиничных тружеников отеля «Даниели» выдвинули на борт вапоретто.

— Слишком драматично. — Уилбур слегка покачал головой, вытащил визитку настолько же пеструю, насколько сам был бесцветен. Богиня с бюстом, большим, чем крылья, выдувала из дудки ярко-красные слова: «БОЖЕСТВЕННЫЕ ИНТЕРЬЕРЫ». Он сунул визитку в нагрудный карман пиджака Виктора, подмигнул ему и сошел на берег. — Передумаете — звоните. Я всегда готов. Кофе здесь слишком крепок. Я в «Даниели». Вы тоже?

— Мне некогда, — огрызнулся Виктор.

Лоб Уилбура перечеркнули морщины незаслуженной обиды. Тут же его глаза вспыхнули в нежданном озарении.

— Да я ж вас вчера по телику видел! Точно! Вчера в Нью-Йорке!

Виктор невольно сжал плотнее связку ключей в кармане.

— Старик случайно угодил под автобус. Так диктор сказал. Это правда? — Уилбур щелкнул языком, оглядел глазевших на него туристов и добавил: — Работал дед от зари до зари, света белого не видел, и чего ради?

— Отстаньте от меня наконец! Я неясно выражаюсь? Мне надо…

— Работать. Понимаю.

Улыбка его исчезла вместе с утренним солнцем, спрятавшимся за нависшие над островом Джудекка черные тучи.

— Извините за беспокойство. Наслаждайтесь Венецией.

Человек, назвавший себя Уилбуром, сошел наконец с трапа и исчез в отеле. Когда туда одним из последних зашел Виктор, к нему подошел пожилой гостиничный служащий, подхватил сумку и улыбнулся. Он заглянул в паспорт Виктора, а затем в длинный список:

— Добро пожаловать в Венецию, синьор Талент. Меня зовут Ансельмо. Прошу за мной.

Взгляд Виктора был прикован к спине Уилбура Эклунда.

— Вон тот, в сером костюме… На каком он этаже?

Ансельмо мгновенно почувствовал, что между двумя постояльцами разгорается вражда. Он улыбнулся Виктору:

— Я вас помещу так далеко от этого человека, что вы с ним вечером увидите разный закат.

Среди прибывших в гостиницу Виктор выделил молодую женщину в длинном коричневом пальто и темных очках. Она хлопнула гостиничного посыльного по руке и самостоятельно поднесла свои чемоданы к вишневому фасаду гостиницы. Он успел отметить ее миловидность, но тут вернулся его опекун и сунул ему в руку тяжелый медный ключ:

— Прего, синьоре.[6] Третий этаж, вид на канал. Тихая комната. И от вашего назойливого поклонника далеко. Вот еще, синьоре, это тоже для вас. — Ансельмо вручил Виктору украшенный гербом шикарный конверт из тонкого картона. Виктор вытащил из конверта открытку с золотым венецианским львом и золотой надписью:

Казалось, на Ансельмо послание из канцелярии градоначальства произвело большее впечатление, чем на Виктора, который думал о временах, когда письмо «сверху» чаще всего не означало для получателя ничего хорошего.

— Интересное приглашение, а? — спросил Виктор с напускной наивностью. Внимание Ансельмо, которому как-то плохо подходила роль гостиничного коридорного — хотя бы из-за почтенного возраста, — тоже почему-то настораживало.

Ансельмо улыбнулся. За лагуной солнечные лучи пронзили облака.

— Да, — кивнул старик. — Если уж мэр кого-то приглашает… обычно это пахнет крупными деньгами. Вы, должно быть, очень важная птица, дотторе. Или, извините, крупный взяткодатель.

Виктор ухмыльнулся и сунул своему провожатому несколько евро:

— Вот вам крупная взятка, Ансельмо. Оставьте, я сам, — добавил он о своем багаже. Заинтересовавшая его женщина уже исчезла.

В происходящем вокруг не было ничего пугающего или даже необычного. Носильщики таскали багаж, прибывшие обменивались шуточками, персонал окружал постояльцев заботой и вниманием. Но внутренний голос, прислушиваться к которому Виктор не привык, советовал ему скрыться, пока не поздно.

Ансельмо наблюдал, как гость направился к лестнице, и не улыбнулся, поймав его взгляд.

Тихий и уютный отель «Даниели» сверкал, как декорации из финала оперы Пуччини: широкая лестница с многоярусной мавританской аркадой, покрытые мраморной скульптурой — или гипсовой лепниной? — балконы по обеим сторонам, световой плафон — архитектурные отзвуки экзотического прошлого древнего города.

На лестничной площадке, возле хрустальной вазы фабрики Мурано, Виктор взял со столика гостиничный буклет. Здание гостиницы принадлежало когда-то дожу по имени Дандоло. Построено около 1347 года и первоначально служило дожу личной резиденцией. Тут же портрет дожа: ястребиный профиль, как на старинной монете. На голове конический колпак с эмблемой.

«Андреа Дандоло, — прочитал Виктор, — пятьдесят четвертый дож Венеции, стойкий страж рубежей Республики, неоднократно отражал нападения внешних врагов…» Ему, должно быть, нравился белый мрамор, под которым он в конце жизни и упокоился. Теперь торчит его бывшая резиденция, как белый слон. Имя Дандоло Виктору ничего не говорило. Он пожал плечами и проследовал в свою комнату.

Войдя, обнаружил на столе обязательную корзину с фруктами, вино и крекеры. Тяжелые шторы кофейного цвета прикрывали комнату от солнца. Кровать… на шестерых кровать. Виктор присел на постель. Тихо вздохнули пружины. Он тоже вздохнул и поймал свое отражение в оконном стекле ручной работы. За окном одинокий гондольер гнал по воде свою посудину, несмотря на возобновившийся дождь.

Гондольер затянул песню. Сначала как бы нехотя, потом распелся и так, с песней, исчез из виду. Приливная волна плескалась о стену отеля. Судоводители перекликались, чтобы избежать столкновения. Виктор почувствовал тоску одиночества. Он огляделся, ища, куда бы припрятать конверт Миммо. Сейфа в комнате не было, и он засунул бумаги под увесистый распределительный щит. Проверил, заперта ли дверь, и прилег на кровать. На секундочку.

В отключающемся сознании всплыло широкое лицо с враждебной улыбкой. Голос, приказывающий повиноваться даже сквозь просящие интонации. И запах апельсинов. «Я схожу с ума, Мейер», — услышал он собственные слова, смешавшиеся со звуками Венеции.