я на верфи, не могу же я прийти опять, если никуда не уходил. Но это было несложно. Сейчас около одиннадцати. Кристиансен сменится с дежурства в двенадцать. Мне надо только подождать часок и вернуться после того, как заступит другой сторож. Тот не знает, где я должен быть, и не удивится, когда я объявлюсь.

Я подошел к машине, посветил фонариком и почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Я бы раньше об этом догадался, если бы думал головой. Всякий водитель всегда автоматически вынимает ключ зажигания, когда выходит из машины. Вот ужас-то!

Я устало привалился к дверце машины. Я же знаю, где ключи. Все дело займет не больше минуты. Я задохнулся от омерзения. Я представил себе, как все там, внизу: фонарь горит среди сюрреалистического леса свай, течение мягко шевелит водоросли, а на меня таращится мертвец, у которого из головы поднимается черный дым. Какой-то бред сумасшедшего.

Но без этого никак не обойтись. Я с отвращением спустился на баржу, постоял на корме, куда он упал, прежде чем соскользнуть в воду. Под пирсом виднелся рассеянный свет фонаря. Я начал снимать мокрые брюки и рубашку. Теперь можно обойтись без этой помехи. Рядом со мной возвышался стальной кнехт, в темноте я едва мог разглядеть его силуэт. Наверное, об эту штуку он и разбился. Перевернулся в воздухе, пока летел, и ударился головой о верхушку кнехта с такой силой, что и у быка череп не выдержал бы. Меня стало тошнить, и я постарался не думать об этом.

Тут весь план неожиданно сложился у меня в голове. Прежде я продумывал только отдельные детали, теперь у меня был ключ к решению всех проблем разом. И раньше, случалось, находили в порту всплывших мертвецов с пробитыми головами. Как правило, карманы у них были вывернуты. Я не просто отгоню машину с верфи, я оставлю ее на берегу в одном из «крутых», злачных районов, не доезжая до города. Неважно, где его найдут. Течение несет трупы в самых неожиданных направлениях, когда они раздуются и всплывут.

Я решился. Потом вдруг заколебался, стараясь хладнокровно оценить ситуацию. Я не особенно хорошо разбираюсь в законах и работе судов, но даже мне было ясно, что задуманное мною — сознательное преступление. То, что случилось раньше, не было таковым, хоть и привело к его гибели. Я еще могу вызвать полицию, рассказать все, это зачтется в мою пользу. Шесть поколений предков, все юристы и священники из Новой Англии, яростно нашептывали мне, что так и только так следует поступить.

А что на другой чаше весов? Если я заварю всю эту кашу, это будет окончательно и бесповоротно. Пеняй тогда, Билл, на самого себя. Если меня потом возьмут, не будет никаких свидетельств несчастного случая или драки. Меня могут обвинить в преднамеренном убийстве, ведь я пытался замести следы. Несмотря на жару, по спине у меня пробежал холодок. Надо, в конце концов, на что-то решиться. Я не могу заниматься этим всю ночь. Какой из двух вариантов выбрать? Тут я понял, что, как и раньше, ни о чем не могу думать, кроме Шэннон. И что на самом деле нет у меня никакого выбора. Я даже не пытался разобраться в этом. Что толку? Объективно говоря, это было просто наваждение. Я долго отказывался от работы, которую она мне предлагала, а теперь, когда возникло настоящее препятствие, которое может не дать мне справиться с этой задачей, я понял: ничто меня не остановит, я все равно займусь этим делом. Я надел маску и нырнул в воду.

Я пошел прямо вниз, а когда прошел последнюю горизонтальную балясину, свернул под пирс. Все надо было проделать с минимальными усилиями. Слишком много драгоценного воздуха тратится на то, чтобы спуститься на глубину тридцать футов, а потом подняться. В предыдущие два раза мне едва хватило дыхания. Свет стал ярче. Коротышка так и лежал там, возле фонаря.

Стараясь не смотреть ему в лицо, я подплыл и ухватил его за ремень. Когда я принялся шарить у него в кармане, на меня снова навалилось чувство отвращения. Там был только носовой платок. В другом кармане оказался складной нож и пачка презервативов. Я едва подавил желание бросить все и уплыть отсюда, подняться на поверхность. Я перевернул тело. Оно уже частично погрузилось в ил, и от этого движения со дна поднялась муть, которая, двигаясь по течению, скрыла от меня верхнюю часть тела. Я стал обшаривать карманы брюк.

Кожаный футляр с ключами оказался в первом же из них. Потом я достал бумажник. Подплыл поближе к фонарю, чтобы удостовериться, что это то, что нужно, потом затолкал бумажник в ил и слегка прикопал его. Надо возвращаться. Я поплыл вдоль кабеля фонаря, потом пошел вверх. Вот моя голова уже на поверхности. Никогда еще ясное звездное небо не казалось мне таким прекрасным.

Все еще дрожа, я подплыл к лесенке и вскарабкался на баржу. Правая рука болела. Надеюсь, что кости целы. Я стоял голый и мокрый, и мысль моя лихорадочно работала. Один из самых страшных моментов уже позади. Теперь предстоит еще один. Нет, успокоил я себя, в этом нет ничего страшного. Неужели я теперь струшу и отступлю? Тысяча шансов против одного, что сторож только мельком глянет на меня и махнет рукой: проезжай, мол.

Я обошел вокруг каюты и положил футляр с ключами сушиться возле сходни, где его легко будет найти, потом пошел на корму и выдернул вилку фонаря из розетки. Втянул фонарь на борт, свернул кабель, положил фонарь, а также маску в кладовку и запер дверь.

Я выжал мокрую одежду и повесил ее сушиться в ванной комнате. Торопливо взглянул на часы. Было без десяти одиннадцать. У меня полно времени. Тут я понял, сколь велико было напряжение. Часы оставались у меня на руке во время всех трех заплывов, а я и не заметил. Считалось, что часы водонепроницаемые, но это, понятно, ничего не значит. Одно дело, когда стоишь с часами под дождем, и совсем другое, когда ныряешь с ними на глубину шести морских саженей. Я поднес часы к уху. Они еще тикали. Я снял их с руки и вытер.

Ополоснувшись пресной водой из ведра, я вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Под правым глазом — белесая шишка, в углу рта порез, сбоку, на нижней челюсти, здоровенный синяк. Сейчас С этим ничего нельзя поделать, разве что постараться, чтобы никто не увидел. Я обследовал правую руку. Она сильно распухла; но переломов я не нащупал.

Я оделся, причем выбрал белую спортивную рубашку, похожую на ту, что была на коротышке. Было только одиннадцать часов. «У меня уйма времени», — подумал я, чувствуя, как на меня снова накатывает напряжение. Но медлить нельзя. Иногда ночной сторож приходит пораньше, поговорить с Кристиансеном. У обоих стариков ничего в жизни не осталось, кроме работы да бесцветного пансиона, одна радость — поговорить. Мне нельзя рисковать. Лучше выехать сейчас, хоть мне и придется убить больше времени там, снаружи.

Я запер дверь, взял футляр с ключами и поднялся на пирс. У него зеленый «олдсмобиль». Отлично, ведь у меня коричневый «форд». Это Кристиансен отлично помнит. Промашки тут быть не может. Фонарика я не захватил, но без труда нашел машину в темноте. Я сел за руль и включил зажигание. Нервы мои были на пределе. А что, если он стоит возле сторожки? Тогда ему легко будет разглядеть, кто в машине. Этого я не узнаю, пока не выеду из эллинга с другой стороны, а тoгдa будет уже поздно.

Я придумал, как с этим справиться. Включив фары, развернул машину передом к выезду из эллинга, а потом опять выключил их. Как только мои глаза привыкли к темноте, я медленно двинулся вперед. Наехать на что-нибудь я не боялся: впереди был четко виден проем ворот. В тридцати — сорока футах от ворот я остановил машину, вышел из нее, подкрался к воротам и выглянул наружу. Все было в порядке. В ярко освещенных воротах на проходной никого не было. Кристиансен сидел в сторожке. Я повернулся и побежал к машине.

Не забыв сползти пониже на сиденье, я захлопнул дверцу, включил фары и двинулся вперед. Мне показалось, что я проехал не меньше ста миль. Вот я уже вне эллинга. Повернул налево и переехал железнодорожную ветку. Спешить нельзя. При подъезде к сторожке надо чуть-чуть замедлить ход. Вот машина поравнялась со сторожкой. Я поднял руку и бросил на Кристиансена быстрый взгляд искоса.

Он сидел за столом. Наливал себе кофе из термоса. Нехотя взглянул в мою сторону, махнул, чтобы я проезжал, и тут же снова сосредоточился на чашке. Я проехал.

Напряжение разом спало, и мне показалось, что я расползаюсь на сиденье, как подтаявшее мороженое. Каждый нерв у меня расслабился. Дальше все будет просто.

При первой возможности я свернул налево и покатил по темной улице в направлении города. До «крутого» района было кварталов пятнадцать. Остановив машину в темном проулке за полквартала от шума и неонового блеска кабаков, я быстро огляделся, вышел из нее, запер и забрал ключи, как это сделал бы сам владелец машины. Меня никто не видел. Я дошел до угла и повернул направо, прочь от берега моря.