приземлившись, я принялся лихорадочно шарить по карманам в поисках ключей. Тут я вспомнил, что акваланг остался у Шэннон в багажнике машины. В кладовке был еще один, но там баллоны пустые.
Это неважно. И без снаряжения справлюсь, вот только фонарь нужен. Я кинулся к кладовке. От волнения никак не мог отпереть дверь. Скорей, скорей… Наконец справился с замком и влетел внутрь. Я весь взмок. В темноте споткнулся обо что-то и выругался. Вот он, подводный фонарь, вот он, шнур, нашарил наконец. Я понесся на корму, нащупывая вилку на конце шнура. Держа ее одной рукой, другой бросил фонарь за борт. На то, чтобы воткнуть вилку в розетку и щелкнуть выключателем, ушло не больше минуты. Фонарь зажегся там, на илистом дне, под тридцатифутовым слоем воды. Я снова кинулся в кладовку — за маской. Потом скинул ботинки и нырнул с кормы. Я не знал, сколько времени все это заняло. Знал только, что если он был без сознания, то почти сразу захлебнулся.
Вода сомкнулась надо мной. Я заработал ногами, двигаясь вниз, к фонарю. В темноте справа от меня смутно маячили силуэты свай, обросших острыми, как бритва, ракушками. Я миновал здоровенную поперечную балясину, потом еще одну. Это было все равно что спускаться на грузовом лифте.
Я достиг дна. Он должен быть где-то тут, возле фонаря. Его не было. Я стал дико озираться. Потом поплыл вдоль ряда свай, осматривая все вокруг них. Постарался обдумать ситуацию. Если он был без сознания, то пошел бы прямо на дно, отвесно, как якорь. Может быть, он все же был в сознании и сам выплыл? Тут я заметил, что заплыл под пирс и вокруг меня сваи. Теперь я догадался, в чем дело, но было поздно. Надо было всплывать, мне могло не хватить воздуха. Я поплыл вверх по наклонной траектории, стараясь не задевать свай. Боль в легких. Может, я не рассчитал время и оставался под водой слишком долго? Я стал опасаться баржи. Если просчитаюсь и всплыву под ней, мне, наверно, не выбраться. Нет, вынырнул безо всяких приключений. Сделал два глубоких вдоха и снова нырнул. Может быть, его уже не спасти, я слишком долго не мог понять, что при отливе, если учесть угол падения, его должно было затянуть куда-то под пирс.
Я поднял фонарь и поплыл. Со всех сторон меня окружал лес свай. Я подумал об обросших ракушками горизонтальных балясинах, что были надо мной, о дне баржи. Если потеряю ориентацию, мне не выбраться. Тут я увидел его. Он лежал у подножия сваи, прижавшись щекой к илистому дну, как будто спал. Я выпустил из рук фонарь и рванулся к нему.
Попробовал было ухватить его за ворот, как вдруг увидел, что из головы у него поднимаются клубы темного дыма, которые сносит в сторону вызванным отливом течением. Я дотронулся до другой, невидимой мне стороны его головы. На ощупь это было похоже на разбитую склянку с желатином.
Он был мертв. Кровь продолжала идти только из-за давления воды. Я отдернул руку, и он чуть-чуть повернулся. Теперь он лежал на спине. Глаза его были открыты. Они смотрели на меня. Я изо всех сил старался подавить приступ тошноты. Если бы меня вырвало, я бы захлебнулся.
ГЛАВА 4
Я не помню, как выплыл. Когда пришел в себя, я уже был наверху, держался за деревянную лесенку, по которой мы поднимаемся на баржу, и меня выворачивало наизнанку. Я не стал его поднимать. Пусть этим займется полиция, мне не хотелось до него дотрагиваться.
Я вскарабкался на палубу и свалился, совершенно измученный. С моей одежды лило. Ссадины на лице горели от соленой воды. Правая рука болела. Я потрогал ее другой рукой. Она вся распухла.
Надо пойти в сторожку и вызвать полицию, подумал я, тупо таращась в темноту. И тут до меня дошло. Это не был несчастный случай Я убил его в драке.
Я не хотел его убивать, но какая разница? Я ударил его, он упал с пирса, и теперь мертв. Наверно, это не считается убийством, но они знают, как это называется и какой срок за это дают.
Что ж, тут ничего не поделаешь. Сколько ни сиди тут, его не оживишь. Я было встал, но остановился.
Полиция — это еще не все. Как насчет Баркли? И других прочих, которых я еще и в глаза не видел?
Они уже обратили на меня внимание из-за Шэннон. Теперь я убил одного из их качков, как ни странно, именно того, который хотел избить меня и порасспросить о Маколи. Они ведь не будут в претензии? Ничего страшного, Мэннинг, всякое случается. Заходи в удобное время и убивай любого из наших ребят, на выбор.
Тут я заметил, что думаю уже не о полиции и головорезах Баркли, а о Шэннон Маколи и «Балерине». Почему она пришла мне на ум в такой момент, я не мог понять. Теперь наш план, конечно же, придется отменить. Даже если меня не упекут в тюрьму, я не смогу ей помочь, ведь за мной будет гоняться вся эта банда, причем они убеждены, что я как-то связан с Маколи.
Нет уж, не буду я ничего заявлять. Конечно, жаль, что так вышло. Эти незрячие глаза, наверное, будут преследовать меня годами. Но я не собираюсь все испортить только из-за того, что какой-то помешанный на себе коротышка решил выяснять отношения. Оставлю его там, на дне. И никому ничего не скажу.
Стоп! Так не пойдет. Кристиансен знает, что он здесь. А выбраться отсюда можно только через проходную. Лицо у меня все в синяках и ссадинах, сразу видно, что дрался. При такой теплой воде тело через несколько дней всплывет, а у него башка пробита и синяки на физиономии. Мне не отвертеться. Он приехал сюда поговорить со мной, да так здесь и остался. Случай не из тех, что в полиции называют «твердым орешком».
Особый ужас ситуации придавала именно ее простота. Надо же было этому случиться именно на пирсе, куда можно попасть только через проходную, где сторож ведет учет всем входящим и выходящим. Нет, не ведет он никакого учета. Он просто спрашивает, зачем пришли. А пропуска никакого не требует и в книге расписываться не заставляет. А при выходе он и вовсе ничего не спрашивает, просто рукой махнет: «Проходи» (или «Проезжай»).
Нет, все равно ничего не получается. Никто ведь не выехал обратно. Никого другого тут и не было. Один человек приехал, никто не выехал. Кристиансену нетрудно будет это вспомнить, когда полиция придет с расспросами.
Но должен же быть хоть какой-то способ выбраться из этой заварухи. Это сводило меня с ума. Я посмотрел на другую сторону фарватера, видневшуюся за темной полосой воды. Там было тихо, там вообще ничего не было, кроме пустого склада да заброшенного дока. Никто ничего не видел. Баркли, может быть, далее не знал, что коротышка пошел сюда. Он пошел потому, что не мог-успокоиться, пока не уест верзилу, завалившего его. В этом-то и было самое ужасное: не было совершенно никаких зацепок, чтобы связать меня с этим делом, кроме того простого факта, что он приехал поговорить со мной и обратно уж не вернулся. Приехал? Нет, вряд ли. Машины-то я никакой не видел. Но с уверенностью сказать нельзя. В эллинге темно.
Мысль моя лихорадочно работала. Я вскочил и побежал в кладовку, все еще босиком, насквозь промокший. Я нашел фонарик и взлетел вверх по сходне. Подбежал к двери эллинга, посветил внутрь. Машина была. Она стояла в углу эллинга. У меня аж ноги подкосились от облегчения. Наверное, он ее поставил там, в темноте, чтобы я раньше времени не догадался о его приезде. Но это неважно. Главное, на пирсе осталась его машина.
Мне надо просто проехать на ней мимо сторожа, и тот запомнит, как коротышка уехал живым. Проще некуда.
Там, на проходной, фонарь висит над воротами, и в машине будет довольно темно. Сторожка будет справа от меня. Я могу скрючиться на сиденье, чтобы казалось, что я примерно такого же роста, что коротышка. Сторож, наверное, просто махнет мне рукой, чтобы проезжал, его не так-то просто оторвать от чтения журнала. Он не увидит моего лица, а потом не вспомнит, что не видел его. Это та же самая машина. Человек приехал, потом уехал.
Нет, это еще не все. Мне еще надо вернуться, так чтобы Кристиансен этого не заметил. Он знает, что
