— Допускаю. Но у каждого, вероятно, свой путь к этой цели.

— Вероятно. Каков твой путь и каковы твои планы, я знаю. Теперь мне надлежит принимать решение и от него будет зависеть твоя судьба. Я не буду тебя брать под стражу, надеюсь, ты явишься сюда по первому моему зову.

— Можешь не сомневаться в этом, Питфей.

Огромных усилий стоило Питфею сохранить самообладание во время этого разговора. О том, что ему пришлось пережить ночью, можно не говорить. Тем страшнее был гнев, обрушенный им на Этру. Несчастная царевна молча, в отупении смотрела на отца, внезапно осознав, что сладостный сон, в котором она жила в последнее время, оборвался, что вся ее последующая жизнь будет лишь воспоминанием дарованного ей судьбою краткого мига блаженства и что больше никогда — никогда! — ей не суждено будет увидеть Ариса.

— Что будет с ним? — глухо спросила она.

И словно в подтверждение ее мыслей Питфей ответил:

— Ты больше никогда его не увидишь.

Лицо Этры стало бледным, как восковая маска, и дрожащими губами она прошептала:

— Я хочу умереть.

Питфей вызвал к себе Диодора.

— Что в Погоне? — спросил он, бросив резкий, пронизывающий взгляд на лименарха.

Тот научился уже без слов понимать Питфея.

— Дело серьезнее, чем можно было бы предполагать, — ответил он. — Меня беспокоят друзья Ариса. Это отчаянные ребята и, главное, они долго не могут сидеть без дела на одном месте. Мне кажется, сейчас они уже на пределе.

— Ты ждешь неприятностей?

— Да. Они способны захватить какой-нибудь корабль и уплыть на нем восвояси. Но это еще не самое страшное...

— Что ты имеешь в виду?

— Похищение Этры.

Лицо Питфея стало мертвенно бледным.

— У тебя есть основания для подобного вывода?

— Ни для кого не секрет, что удерживает здесь Ариса.

— И ты думаешь, он сможет решиться на это?

— А что ему еще остается делать?

— Хорошо. Не спускай глаз ни с него, ни с его команды. Сегодня или завтра я приму решение.

Диодор вышел, а Питфей долго еще сидел в мегароне дворца, глядя на потрескивающие в очаге поленья. Нужно принимать решение, решение, которое в любом случае будет жестоким и принесет страдания ему и его дочери. И не с кем поделиться бременем, которое обрушилось на него. Хотя почему не с кем? — Эгей! Как хорошо, что он находится в Трезене! Только ему он может раскрыть свою душу. И пусть решение, все равно, принимать ему самому, важно выйти сейчас из своей самости и взглянуть на себя и на все происходящее вокруг со стороны, глазами своего друга. И в этот миг — разве это не чудо? — словно в ответ на призыв Питфея, Эгей вошел в тронный зал дворца.

— Чем ты удручен, мой друг? — спросил он.

— Садись, Эгей. Ты верно заметил — я удручен. Мне очень тяжело. Я нахожусь накануне принятия решения, которое тяготит меня и больно ранит мне душу.

— О каком решении ты говоришь?