- Коммуняки проклятые! – ерепенился он. - Продали поганцы православный Дон и Мишка в числе первых.

 Потому понятная с детства перспектива жизни вдруг превратилась в нагромождение нелепых случайностей, кровавых расправ и постоянного страха.

 - Отца, Мирона Григорьевича расстреляли ироды. – Накручивал он себя. - Царство небесное покойнику, какой работящий казак был!

 Старший Коршунов действительно в слепой жажде богатства не жалел ни себя, ни жену, ни детей. Наёмные работники умывались у него кровавыми слезами, а ведь ничего из нажитого ему в старости не пригодилось…

 - Не хочу горбатиться. - С юности не лежала душа Митьки к такой жизни, с пелёнок нахлебался досыта.

 Ему всегда хотелось жить вольно, беззаботно, не обременяя себя хозяйством и ни в чём себе не отказывая. Поэтому нравилось Коршунову воевать, поэтому подался он после войны в разбойники.

 - Негоже мне после семи лет войны землю пахать. – Рассуждал Митька, молодой годами, но старый душой. - Возвращаться домой нельзя, слишком наследил там…Да и не к кому!

 После отступления в составе Добровольческой армии на Кубань, он на корабле союзников переправился в Севастополь. Оставаться на милость победивших «красных» не захотел, всё-таки карательный отряд не строевая часть.

 - Энто Гришке Мелехову возможно к ним переметнуться! – подумал он, увидав старинного друга на брошенном пирсе Новороссийского порта. - Он завсегда с «краснотою» был… 

 У барона Врангеля Коршунов продолжил служить по призванию, плёткой, шомполами и петлёй приводя в подчинение неразумное местное население. Вседозволенность нравилась ему, он казался себе всемогущим. У казнённых людей легко забирать имущество, мёртвые не сопротивляются, а совесть его не мучила. В ноябре двадцатого года с лёгкой жизнью пришлось расстаться.

 - Даже Перекоп их не удержал, – возмущался Коршунов, пакуя награбленное золото. - Куда зараз податься?

 Выбор оказался небольшим. Большинство разбитой армии «белых» на кораблях пугливых союзников переправилось в Константинополь, Митька остался.

 - Не хватало нам ищо у басурман жить! – уговаривал он закадычного дружка Ваську Дружилина. - Давай рванём в Москву, там затеряемся…

 Он заранее выправил документы уволенного со службы красноармейца и окольными путями добрался до первопрестольной. Встретившись в условленном месте с Василием, он предложил сделать налёт на не успевших смотаться за границу купцов. Потом в ход пошли «нэпманы», работы современным разбойникам хватало…

 - Минутные богачи в милицию заявлять не будут, сами боятся. - Милиция им села на хвост только когда они грабанули кассира завода «Серп и молот».

 Государство свои денежки оберегало тщательно и через неделю Ваську застрелили на «хате» по наводке местных стукачей. Митька спасся чудом и впредь решил с органами правопорядка  в «орлянку» не играть.

 - Пора прислоняться к блатному берегу! – благоразумно решил Коршунов. - В одиночку не выжить.    

 Так бывший потомственный казак стал отпетым уголовником. Криминальная карьера Митьки, однако, тоже не задалась. Для воров в законе он был «мокрушником», убийцей, ведь работал не чисто, с кровью. Использовали его в основном на «делах» связанных с насилием, но на красивую жизнь хватало…

 - Где жить мне всё равно. - Пару раз Коршун попадал на «нары», а в середине тридцатых «причалился» основательно.

 Даже грабя навороченных советских граждан, он неожиданно для себя оказался в исправительно- трудовой колонии с приличным сроком. Блатные товарищи приняли его как родного и для Коршуна потекли не очень голодные, но серые и холодные годы лагерной жизни. Теперь его постоянно сопровождал   тупой, беспрерывный мат. Раздражало окружение озлобленных, погибающих людей, готовых не то что за ломоть хлеба, а за одобрительную ухмылку любого начальника продать, предать, унизить любого и каждого. Естественно и себя в придачу.

 Человек, в отличие от неразумных животных, всегда может приспособиться к любым обстоятельствам, ко всему, что случится с ним. Люди без видимых последствий могут, если захотят, переносить холод, голод и постоянные унижения. Так устроена человеческая психика, что даже в самых немыслимых условиях мы находим что-то хорошее, позволяющее корнями зацепиться за ускользающую жизнь.

 - Завтра станет лучше! – верят люди.

 Так растут кривые сосны на скалах Соловков, оплетая и разрушая голыми корнями неподкупный гранит. Так мать, экономя каждую копейку, способна без погибшего кормильца вырастить, поднять на ноги  троих детей.

 - Всё перетерплю. - Приспособившись к новым условиям существования, Григорий постепенно успокоился и укоренился на неласковом Севере.

 Время для него вновь потекло размашисто и неумолимо, словно горная река. Подъём, развод на работы, размеренная валка леса и долгожданный отбой. Так для среднестатистического лагерника, без выходных и особых болезней, прошло несколько лет.

 - Ежели так пойдёт и дальше, авось возвернусь домой… - загадывал наперёд Шелехов. - Как говориться, на свободу с чистой совестью!

 Ему уже виделись картины возвращения в Сталино. Привычная жизнь и работа в удовольствие, только без страха быть разоблачённым.

 - А может всё к лучшему? – раздумывал он. - Отбарабаню здесь срок, верну себе фамилию и буду чистым перед законом. Даже смогу приехать в Татарский…

 С каждым проведённым в неволе годом росла его тоска по родным местам. Как-то после скудного обеда вышел он к дальней законченной делянке. Квадрат сплошной вырубки выделялся пустотой, на нём остались только низкорослые пеньки. В конце виднелась стена леса, за которой была опять вырубка, потому хилая полоска сосняка просвечивала насквозь. У бывшего казака сверкнуло в мозгу яркое ощущение:

 - Там Азовское море. – Ему до боли в сердце, захотелось увидеть место, куда впадает родной Дон. - Кажись зараз перебегу через пустую делянку, затем перемахну узкую полоску леса и откроется морской берег. Там белая полоса прибоя, где на самой кромке воды шуршит галька и свобода... Но не убежишь от конвоя, да и море далеко!

 Приходилось терпеть. Единственной ниточкой связывающей его с домом оказались письма. Григорий никогда не любивший писать, теперь тщательно выписывал их и с натугой ждал ответов. Стараниями Антонины он также регулярно получал посылки, два-три раза в год.

 - Вот так не повезло. - Однажды это радостное событие сыграло с Григорием злую шутку.

 Видимо он с непривычки объелся сала и подхватил кровавый понос. Болезнь, от которой в лагере мало кто поправлялся, человеческий организм часто не выдерживал страшных перегрузок. Больничного стационара, хоть там и служил знакомый врач, он боялся, как и все лагерники, панически. Мало кто возвращался оттуда назад, правда, и попадали туда, как правило, в последней, необратимой стадии пеллагры. Посоветовал матёрый зэк Никифоров:

 - Тебе Шелехов, надо срочно достать сильно жирную селёдку! 

 - Зачем?

 - Съешь её сразу и целиком, но не пей ничего…

 - Так ведь захочется зверски!

 - Весь фокус заключался в том, чтобы сутки не пить ни капли. – Поучал бывший и нынешний политкаторжанин, прошедший не одну царскую ссылку. - Тогда как рукой сымет.

 - Ой, ли…

 Всё же Григорий достал требуемую селёдку, обменяв её на дефицитное сало. С утра, сказавшись