мою сторону. Маленький точеный подбородок. Ярко-синие, цвета горного озера, глаза. По крыше по- прежнему барабанил дождь, но как-то глухо, словно шел очень далеко отсюда.

— Как вы себя чувствуете?

«Голос звенит, точно маленькие серебряные — в тон волосам — колокольчики в кукольном доме», — подумал я и, устыдившись собственной глупости, ответил:

— Превосходно. Кто-то поставил мне под глазом не фонарь, а целую люстру.

— А вы чего ожидали, мистер Марло? Что вас на руках носить будут?

— Да, на руках, в скромном сосновом гробу. О бронзовых украшениях и позолоченных ручках можете не беспокоиться. И пожалуйста, не рассеивайте мой прах над безбрежными просторами Тихого океана. Морской пучине я предпочитаю компанию червей. Кстати, вы слыхали, что черви разнополы и влюбляются, как люди?

— По-моему, вы еще немного не в себе, — сказала блондинка, пристально глядя на меня.

— Вы не могли бы убрать этот свет?

Она встала, зашла за диван, и бивший в глаза свет погас. Блаженство.

— Не такой уж вы опасный, — сказала блондинка, возвращаясь к своему стулу. Она была не высокая и не маленькая, не худая и не толстая, словом, то, что надо.

— Я вижу, вы знаете мое имя.

— Вы долго не подавали никаких признаков жизни и дали им возможность вволю порыться в ваших карманах. При желании вас можно было бы забальзамировать. Итак, вы сыщик.

— Это все, чем я провинился?

Она не ответила. Дым от сигареты подымался к потолку, и она, разгоняя его, помахала рукой. Рука маленькая, породистая — не то что клешни современных женщин.

— Который час? — спросил я.

Слегка повернув голову, она поглядела на запястье, освещенное тусклым желтым светом лампы.

— Семнадцать минут одиннадцатого. У вас что, свидание?

— Как видите. Скажите, я нахожусь в доме возле гаража Арта Хака?

— Да.

— А чем занимаются мальчики? Могилу копают?

— Куда-то уехали.

— Не хотите же вы сказать, что они оставили вас без присмотра?

Ее голова опять медленно повернулась, а на губах заиграла улыбка.

— Говорю же, вы не опасны.

— А я думал, они вас стерегут.

Мои слова не только ее не смутили, но даже позабавили.

— Почему вы решили?

— Я знаю, кто вы.

Ее ярко-синие глаза сверкнули так, как не сверкает клинок на солнце. Уголки рта опустились, но голос не изменился.

— В таком случае, боюсь, вам придется худо. Ненавижу, когда убивают.

— И это говорите вы, жена Эдди Марса? Стыдитесь.

Это ей не понравилось. Она бросила на меня недовольный взгляд. Я улыбнулся:

— Раз вы не можете расстегнуть элегантные браслеты у меня на запястьях — а лучше и не пытаться, — дайте мне хотя бы сделать глоток из вашего стакана. Вы же все равно не пьете.

Блондинка встала и поднесла мне стакан. С треском лопались, словно благие порывы, пузырьки. Нагнулась. Дыхание нежное, как глаза олененка. Я сделал глоток, и она, выпрямившись, оторвала стакан от моих губ, наблюдая, как у меня по подбородку потекла тонкая струйка.

А потом снова нагнулась. Кровь опять побежала по моим жилам, как бегает по дому, внимательно осматривая его, новый жилец.

— На лице у вас живого места нет, — сказала она.

— Довольствуйтесь тем, что есть. Скоро ведь и этого не будет.

Вдруг блондинка повела головой и прислушалась. На мгновение лицо ее побледнело. Но это дождь барабанил по стенам. Она опять пересекла комнату и, остановившись возле дивана, боком ко мне, тихо сказала, глядя в пол:

— Зачем вы сюда приехали? Вам что, больше всех надо? Эдди ведь не причинил вам никакого вреда. Вы же сами прекрасно знаете, что, если бы я здесь не пряталась, полиция бы решила, что Рыжего Ригана убил Эдди.

— Тем более что так оно и было, — сказал я.

Она даже не шелохнулась. Дышит часто, хрипло. Я осмотрел глазами комнату. Две двери, обе на одной стене, одна из них приоткрыта. На полу ковер в красно-бурых квадратах, на окнах синие занавески, на обоях ярко-зеленые сосны. Такие комнаты рекламируются обычно на автобусных остановках. Дешево и сердито.

— Эдди тут ни при чем, — тихо сказала она. — Я не видела Рыжего уже несколько месяцев. Эдди не такой человек.

— Но вы же ушли от мужа. Жили отдельно. Вашим соседям показывали фотографию Ригана, и они его опознали.

— Это ложь, — холодно сказала она.

Я попробовал вспомнить, откуда я это знаю. От капитана Грегори? Не вспомнил. Голова работала плохо.

— И потом, это не ваше дело, — добавила она.

— Нет, мое. Вся история, от начала до конца, — мое дело. Я его расследую.

— Эдди не такой человек.

— Вы просто питаете слабость к содержателям игорных притонов.

— Что значит «питаю слабость»? Раз есть азартные игроки, значит, должны быть и игорные притоны.

— Не обманывайте себя. Нельзя один раз нарушить закон, а потом жить честно — так не бывает. Вы считаете, что Эдди — всего-навсего содержатель игорного клуба, а я думаю, что он вдобавок сутенер, шантажист, перекупщик краденого, головорез и взяточник, на которого работают профессиональные убийцы и подкупленные полицейские. Такие, как Эдди, не гнушаются ничем, ради наживы они способны на все. И не рассказывайте мне про благородных рэкетиров — я в эти сказки не верю.

— Он не убийца. — Блондинка нахмурилась.

— Верно, сам он не убивает, для этого у него есть Канино. Не далее как сегодня вечером Канино убил совершенно безобидного человека, который пытался кого-то выручить из беды. Я при этом убийстве присутствовал.

Она устало засмеялась.

— Ладно, — прорычал я. — Не хотите, не верьте. Если Эдди такой благородный, то я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, без Канино. А то ведь, сами знаете, одно неосторожное слово с моей стороны — и Забияка выбьет мне все зубы, да еще, чего доброго, в пах ногой заедет.

Она откинула назад голову и застыла, задумавшись, вероятно, о чем-то своем.

— А я думал, блондинки нынче не в моде, — заметил я, просто так, чтобы что-то сказать. Все время вслушиваться в тишину было непереносимо.

— Что вы, это у меня парик. Я его ношу, пока свои волосы не отрастут. — Блондинка подняла руку и сняла парик. Пострижена она была совсем коротко, под мальчика. Продемонстрировав мне свою прическу, она надела парик снова.

— Кто это вас так?

Она удивилась:

— Как кто? Сама. Пошла в парикмахерскую и постриглась. А почему вы спрашиваете?

— Не догадываетесь?

— Да, я постриглась, чтобы Эдди знал, что я готова скрываться. Что меня не нужно сторожить. Я бы никогда его не подвела. Я люблю его.