телефону отец. Он тоже рыдал – от всей души. Где я? Почему не звонила до сих пор? Двуличный, лживый ублюдок. Все, что угодно, для меня и мальчиков. Понимаешь, Чарли? Меня наконец причислили к человеческой расе, потому что я стала матерью двоих сыновей.

Они молча потягивали кофе. Стефи подтолкнула к нему тарелку с кантуччи. Чарли взял одну.

– Они мои, Стеф?

Она тоже взяла кантуччи и обмакнула его в кофе.

– Я была с троими. Ты, соседский парнишка Билл Маллой и Винс.

– Винс!..

– Билли убит во Вьетнаме.

– Ты были близка с Винсом?

– А кто с ним не трахался? Он любую мог заполучить, даже не успев расстегнуть зиппер. Сначала лесть, потом: «Ах, посмотри, что ты мной делаешь... И натиск...»

– Но ты все же должна знать, кто из нас отец.

– Ты все об одном, а, Чарли?

– Стеф, пожалуйста. Ты должна хотя бы догадываться.

– Может быть. Но зачем мне это говорить?

– Уверен, мальчики часто спрашивают тебя.

– Вовсе нет. Благодаря моему отцу – он умер, когда им было по три года, – мальчишки получили приличное воспитание. В школе они окончательно привыкли к тому, что отец вещь не обязательная. Помнишь школу? Твои девочки тоже там учились. Ты был живой легендой, Чарли. Ты существовал! Думаешь, у всех ребятишек отец возвращается после работы домой, чтобы поцеловать их перед сном?.. У большинства папаша показывается только по уик-эндам, а потом совсем исчезает, и его сменяет кто-нибудь другой. Ты бы удивился, до чего легко обойтись без отца, когда все ребята вокруг – такая же безотцовщина.

– Ты шутишь, конечно. Форма самозащиты.

– Нет, просто я тебе объяснила, до чего легко было вообще ничего не говорить мальчишкам. – Теперь она прикрыла одеялом и лицо тоже. Все, что он мог видеть, – один глаз и бровь. Этот единственный глаз немилосердным и немигающим взглядом уставился на него.

– У Чарли Ричардса проблемы... Старая наложница отказалась получить всю его сперму, накопленную за время пребывания в больнице его подружки. Знаешь, я уверена, что ты еще помнишь, как избавиться от этого добра самостоятельно.

Она встала, закутанная в одеяло.

– Буди пилота и катись к Гарнет. Пусть думает, что она для тебя нечто особенное... – Стефи помолчала, и ее лицо смягчилось. – Она молодец. И заслужила целую жизнь с Эль Профессоре, раз уж так получилось. Но что касается меня, Чарли, – мы с тобой натрахались достаточно для одной жизни.

Она засмеялась, подталкивая его к выходу.

Чарли Ричардс стоял у реки к северу от Квинсборо-Бридж. Он слегка дрожал, потому что замерз во время полета. В такое позднее время на вертолетной станции и в порту не было ни души.

Чарли пошел пешком к Первой авеню, высматривая такси. Из-за несколько растрепанного состояния мыслей он забыл вызвать лимузин из самолета по радио. Чарли остановился, пытаясь успокоиться. В общем-то он получил то, что заслуживал, за попытку покопаться в переживаниях Стефи.

Все вокруг казалось размытым, подернутым дымкой тумана. Бывает такая депрессия, когда ни одна конструктивная мысль не приходит в голову. Ничего вдохновляющего, зажигательного не осталось в жизни. Одинокий, немолодой, продрогший, топчущийся на месте, в то время как толпы молодых, деятельных расправляются с прошлым. Чарли чувствовал первые признаки надвигающейся паники. Нью-Йорк – джунгли, в которых старые и хромые, стоит им споткнуться, становятся добычей голодных молодых хищников. Когда-то он был бодрым, сильным, богатым. Сейчас, весь дрожащий, он казался себе городским привидением, расплющившим нос о манхэттенскую витрину.

Поразительно, как энергичный натиск Стефи подточил его собственные силы. Вдруг он вспомнил: Гарнет теперь не в доме у реки, не в больнице – она в доме Уинфилд, всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Поборов оцепенение, он быстрым шагом двинулся на север по Первой авеню, мимо шумных, живописных забегаловок, где молодые ели, танцевали, кадрились и быстро продвигались к своей конечной цели, находя укромные уголки. Казалось, источником существования молодежи Ист-Сайда являются главным образом видеосалоны и лавчонки с газировкой без названия. Круглосуточные супермаркеты казались пустынными. Ослепительно украшенные магазины, даже закрытые, пожирали тысячи ватт электроэнергии – как и банки, и бюро путешествий. Чарли спросил себя, как Гарнет удается сохранить душевное равновесие после таких сокрушительных потерь.

Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным. Подавленным. Утратившим самоконтроль. Он свернул к Семьдесят третьей, где, вспомнил он, жили Уинфилд и Гарнет.

В глубине души его раздражали все эти молодые, не живущие, а проводящие время, ни целей, ни нравственности, едва умеющие читать и писать, глубоко невежественные в истории, лавирующие между родительской опекой и угрозой безработицы, с идиотскими наполеоновскими планами обогащения. Но кто он такой, чтобы критиковать молодых? Насколько хуже незнающего тот, кто знает, но продает свое знание? Кто он такой, чтобы сожалеть о безнравственности молодых?

Он своим ключом отпер подъезд и поднялся к квартире 2F. Из-за двери выбивалась полоска света. Режим у Гарнет после выздоровления был самый беспорядочный, особенно когда из-за перемены погоды ее мучили боли.

Она раскинулась на огромной, королевской кровати, читая какую-то брошюру в очках с большими линзами. Гарнет улыбнулась ему поверх очков.

– Кузина тебя выставила.

– Она тебе звонила?

– Ну что ты. Просто я чувствую, все, что происходит с тобой.

Она продолжала читать брошюру, выпущенную каким-то Товариществом по изучению образования.

– Это не?..

– Ну да, Фонд Германа. Им теперь принадлежит то, что осталось от моего дома. Меня приглашают работать в их организационном комитете. Я могу надеяться раскрутить тебя долларов на десять?

Чарли стоял, снова оцепеневший, странные мысли проносились у него в голове. Исследовательская жизнь. Академический стиль жизни. Жизнь в уставленном книгами убежище... Господи, как все перемешалось.

– В чем дело? – спросила Гарнет.

– Название. Образование. Исследования. Товарищество. Представь себе каждое слово по отдельности. Потом – вместе.

У Чарли был такой потрясенный вид, будто он все это слышал впервые. Он развязал галстук, сбросил туфли и сел на край кровати. Гарнет подвинулась, чтобы дать ему место, удержавшись от болезненного стона. Чарли легонько поцеловал ее в губы – в соответствии с предостережениями врачей.

– Я подбивал клинья к Стефи.

Гарнет так же осторожно поцеловала его.

– У нас обоих очень и очень монашеская жизнь.

Он долго молчал. После того, что перенесла Гарнет, она находит возможным пожалеть его! За это он еще больше себя возненавидел.

– Я вел себя низко.

– Иди в кровать.

– Нет, мне кажется, я...

– Иди в кровать.

– Но ты не должна...

– Третье предупреждение: немедленно в кровать.

Он быстро разделся и скользнул к ней, остро чувствуя дрожь и ее тепло. Только сейчас Чарли понял,