волосы искрились от морской соли. На Гейл был белый махровый халат, и при движении полы обнажали стройные, красивые ноги. Блайден с интересом поглядывал на ее крепкие бедра и стоящие торчком загорелые груди. Он подумал, что приехал сюда не для того, чтобы отметить ее физические достоинства, а удостовериться, как работают ее мозги.

Если бы она смогла доработать свою пьесу, то по ней можно было бы снять фильм, какого еще не видел экран. Это анализ бессмысленной американской жизни, наполненной перестрелками, преступлениями, совершаемыми ради самих преступлений, когда наворованные деньги сами по себе ничего не значат.

Они сидели вдвоем на веранде: он — с бокалом «кровавой Мэри», а Гейл со стаканом водки с тоником. Через какое-то время Блайден увидел молодого человека, который шел по дороге к дому. Он был в джинсах, босиком, в выцветшей ковбойке с рюкзаком за плечами.

Парень поднялся на веранду, уселся в кресло и назвал свое имя: «Спринджер». Он выглядел мальчишкой-переростком. Гейл приготовила ему выпивку. Его глаза были такими темными и без всякого выражения, что Блайден подумал, не накачался ли тот наркотиками. Он был похож на птицу: его очень тонкие пальцы напоминали коготки, а тощее тело, казалось, не имело веса.

Хотя Спринджер почти ничего не говорил, создавалось впечатление, что это самый наглый тип, какого когда-либо встречал Блайден Раскин. Парень смотрел на мир с хмурым пренебрежением, но что самое неприятное, он вел себя так, будто был здесь хозяином.

Блайден еще немного поговорил с Гейл о пьесе, допил свой стакан и поднялся, готовясь уйти. На прощанье он поцеловал Гейл в щеку и тут понял, что те несколько лет, за которые, как он прикидывал, внешность ее не будет изменяться, уже миновали.

Скоро она будет похожа на сент-томасовских кумушек. Это неизбежно, никто не застрахован от старения, тем более пьющая женщина. Блайден покинул дом Гейл вместе со своими невеселыми размышлениями.

Оставшись одни, Гейл и Спринджер долго молчали. Глаза Гейл смотрели в никуда, она думала о своей пьесе. Спринджер устроился в шезлонге, вытянув длинные ноги и раскачивая ими свое седалище.

— Сядь нормально, — резко сказала Гейл, — ты упадешь и что-нибудь себе сломаешь.

Он посмотрел на нее непроницаемыми темными глазами. Он подумал, что так матери укоряют своих непоседливых детей. Все же Спринджер перестал раскачиваться, сел нормально, выпрямился, но оставался в таком положении недолго. Он поднялся и пошел в комнату, чтобы снова наполнить свой стакан. Вернувшись, он снова уселся в шезлонг и медленно смаковал алкоголь, ожидая, что она еще скажет.

Гейл прикурила сигарету.

— Я расскажу тебе о моей пьесе… Можно сказать, что она основана на реальной жизни… Действительно, очень подлинная история. Я написала о Гарри, о себе и еще об одном человеке, — его звали Лэрри Оуэнс. Позднее к нам присоединился Луи Феррейра. Несколько лет назад мы вместе провели здесь зиму. Это было после того, как я перебралась сюда из Нью-Йорка, когда Гарри выгнали из издательской фирмы, где он оттрубил несколько лет… Кажется, она называлась «Даблдэй». Мы оба, Гарри и я, были повязаны одной веревкой и постоянно шлялись в бар «Ритц» в Оакблафсе.

Тогда мой дом еще только строился, и я большую часть времени проводила у Гарри. К нам присоединились Лэрри и Луи, поскольку у нас всегда водилась выпивка и хорошая еда, а они вечно были без денег. Все нас так и называли: «банда Ритца» Луи придумал такое название, и оно к нам прилипло.

Через несколько месяцев мы уже себя так и ощущали — бандой проказников, которым море по колено. Как-то весной, был, наверное, конец апреля, мне пришла в голову блестящая идея ограбить местное отделение Национального банка. Так можно было решить все проблемы: можно было избавить Луи и Лорри от долгов, нам же с Гарри просто нечем было заняться, а тут такое приключение при нашей скучной жизни.

Сейчас это звучит нелепо, но тогда мы были такими безрассудными. Алкоголь и пустое времяпрепровождение усиливали нашу жажду острых ощущений. Мое предложение показалось всем забавным, и оно охватило нас. Нам очень хотелось попробовать, сможем ли мы сделать нечто подобное.

Гейл прикурила от окурка новую сигарету и продолжила свой рассказ:

— Ну, мы и решились на ограбление. Это было в уик-энд, в День поминовения, как только банк открылся. Как все происходило, я и описала в пьесе, которую мы обсуждали с Блайденом.

Мы облапошились, конечно. Луи всю весну играл в гольф и здорово загорел, весь, кроме руки, на которой он носил перчатку для гольфа. Свидетель заметил эту деталь, полицейские прочесали все гольф- клубы, и в итоге нас сцапали.

Сначала схватили Лун. Этого было достаточно — нас всех повязали. Что потом? Гарри, Луи и Лэрри приговорили к тюремному заключению, меня — к условному наказанию. Дяде Самнеру удалось добиться отсрочки исполнения приговора с испытательным сроком…

Вот и вся предыстория написания «Последней вечеринки». Мне хотелось передать то ощущение изменений, которое происходит в мозге человека, подверженного алкоголизму. Гарри стал активистом общества «Анонимные алкоголики», Луи и Лэрри вернулись из тюрьмы, нашли работу и теперь, насколько я знаю, не пьют. Только я не смогла завязать. У них последняя вечеринка уже состоялась, моя — еще впереди.

Такая вот история, в общих чертах. Сначала она показалась Блайдену странноватой, потом до него дошло, что куча безрассудных поступков совершается в результате опьянения или воздействия наркотиков. Люди, осознав себя неудачниками, решаются на совершенно идиотские поступки, особенно когда ненавидят самих себя, как, например, мы с Гарри. Наверное, нам хотелось получить «компенсацию» за нашу никчемность. Теперь мне остается только жаловаться в ожидании конца. Я чертовски хотела бы «возродиться», как это называет Блайден, и снова ощутить ту жажду деятельности, которую мы все испытывали, когда воображали себе свои лихие действия, планируя ограбление.

Я чувствую себя так, как будто действия «Последней вечеринки» еще не завершились. Мы продолжаем вращаться в той же обойме и после приговора суда. А разочарование — может, ты этого не знаешь? — изматывающее ощущение. Есть вещи, которые невозможно выкинуть из памяти — Вьетнам, например. (Я рассказала об этом Блайдену.) Воспоминания давят и давят на тебя. Но ему на это наплевать. Он говорит: «Выкинь все из головы, вот и все, Вьетнам тут ни при чем». А я не могу успокоиться, я знаю, что это сидит во мне. Вечеринка продолжается. И нет сил прекратить все это.

Сигарета догорела до конца, пока она говорила, уставившись в никуда. Пепел упал на колени Гейл, но она этого не заметила. Она встала и подошла к Спринджеру.

— Теперь ты знаешь, о чем мы говорили с Блайденом и что я за человек…

Он взглянул на нее и задал неожиданный вопрос:

— Ты сможешь разбогатеть таким образом? Что ты от этого получишь?

— Может, немного денег, но главное — это удовлетворить свое тщеславие, — ответила Гейл. Я много писала, когда жила в Нью-Йорке. Говорили даже, что у меня есть талант. Я хочу, чтобы мое сочинительство спасло меня от этого дерьма. Я хочу писать, чтобы вернуться назад в реальный мир.

— Ты живешь так, будто от всех прячешься. Ты только без устали трахаешься и день за днем пьешь.

— Не только, — возразила Гейл, — бывают моменты, когда я самовыражаюсь другим способом.

Спринджер не ответил, пропустив мимо ушей ее попытку оправдаться, а может, не понял, что она хотела сказать.

Он был слишком молод и далек от того, что она пыталась ему объяснить. Гейл было жаль Спринджера. Она отпила большой глоток водки из своего стакана и положила ему руки на плечи.

— Пошли наверх, — Гейл развязала пояс халата и распахнула его.

Спринджер все еще сидел в шезлонге. Гейл приблизилась к нему настолько близко, что уткнулась животом ему в лицо. Потом присела на него и расстегнула ему молнию на джинсах. Нечто у Спринджера было твердым и набухало на глазах, как распускающийся бутон цветка.

С ним было все не так, как с другими. Гейл взяла его голову обеими руками и прижала к груди. Она почувствовала, как его орудие резко вошло в нее, и вскрикнула от возбуждения. Закинув ноги ему на бедра,