слышали, все напичкано радарами! — Эдди поглядел на Рэйчел, повернулся к израильтянину. — Чего они там должны были взять или разгрузить — про то не скажу, не знаю. В общем, рванули они прямо через полосу прибоя на простых надувнушкax. Уж как там у них вышло — никому не ведомо, а только во Флориду тот парень не вернулся. Говорят, на обратном пути они наткнулись на патрульный катер и, убегая, сбросили в воду какой-то буй, чтобы обмануть пограничников. А потом их будто бы видели на Юкатане.

Кабаков слушал, барабаня пальцами по перилам ограждения. Китиха отдыхала на поверхности, выгнув огромный хвост.

— Черт, можно оглохнуть от этого визга, — сказал Эдди, — или с ума сойти. Пойдемте лучше в другое место.

Все четверо перешли в затемненную галерею перед бассейном с акулами и начали рассеянно наблюдать за длинными серыми тенями, безостановочно кружившими в глубине, и мелкими яркими рыбешками, суетившимися возле самых акульих пастей.

— Я все думал тогда, как этому малому удалось так близко проплыть около радаров. Разве кубинцы не должны были засечь его? А теперь вот вы тоже говорите, что этот ваш контрабандист утер нос береговой охране. Очень похожая история. Ну, я чуток поспрашивал в своей округе про того Сэппа. Словом, недели две назад он заглядывал в одну таверну, но с тех пор никто его не видел. У него есть моторная яхта, вроде как рыбачья, футов сорока длиной. Ее строил один китаец из Гонконга по имени Шинга Лю. Она вся целиком деревянная.

— А где он держит эту свою яхту? — спросил Кабаков.

— Да кто ж его знает? Может, и никто не знает. Правда, я боялся спрашивать напрямик, вы меня понимаете? Но зато я выяснил, что бармен из той самой таверны принимает записки для этого парня и, видимо, может сам с ним связаться. Ради выгодного дела почему не помочь?

— А какое дело счел бы выгодным этот ваш Сэпп?

— Трудно сказать. Ему, должно быть, шепнули, что объявлен розыск моторки, а уж если именно он принимал участие в том лихом трюке, то знает об этом наверняка. Ну, и даже если просто сдал посудину в аренду, то все равно мог настроиться на частоту береговой охраны и услышать все переговоры, так ведь?

— Так. А что вы предприняли бы на его месте, чтобы замести следы?

— Ну... понаблюдал бы денек издали за яхтой, убедился бы, что никто ее не пасет, а потом перекрасил бы в укромном местечке, намалевал бы другой регистрационный номер... Силуэт чуток изменил бы. Это ведь просто — достаточно малость нарастить борта или укрепить на палубе бочку. Так... Потом я пустился бы вдогонку за Золотой Регатой, которая вскоре финиширует на юге Флориды. Она сейчас проходит по каналу, — пояснил Эдди. — Эти толстосумы любят всякие такие развлечения.

— Понятно. А не подскажете ли вы какое-нибудь выгодное дельце, способное заставить Сэппа изменить свои планы? — попросил Кабаков. — Такое, чтобы потребовалась яхта.

— Смэк, — уверенно произнес Эдди и бросил виноватый взгляд в сторону Рэйчел. — Героин. Ну, скажем, перебросить из Мексики в Корпус-Кристи или Аранзас-Пасс на техасском берегу. На такое он может клюнуть. Хотя пришлось бы посудить ему задаток и переговоры вести крайне осторожно. Его сейчас очень легко спугнуть.

— Ну, что ж, Эдди, спасибо вам, — заключил Кабаков. — И, если вы сочтете возможным, прикиньте, не могли бы вы устроить нам встречу с этим человеком? Сверх программы.

— Я согласился на разговор с вами ради доктора, — буркнул Эдди и отвернулся к освещенному аквариуму, где скользили бесшумные акулы. — Но я не собираюсь становиться стукачом и больше ничего вынюхивать не стану.

— Встретимся в городе, Дэвид, — поспешно вмешалась Рэйчел и, взяв коротышку Стайлса под руку, повела его к выходу, беседуя о чем-то.

Кабакова несколько удивило проскользнувшее в ее взгляде осуждение.

Сэм Корли ничего не знал ни о Джерри Сэппе, ни о его яхте — Кабаков не спешил вводить его в курс дела, предпочитая заняться контрабандистом самостоятельно. Следовало тряхнуть Сэппа, не дав ему возможности воспользоваться своими конституционными правами.

Кабакову было в принципе наплевать на человеческие права и достоинство, если насилие приносило скорые плоды. Когда-то ему бывало слегка не по себе, если приходилось прибегать к тактике крутых мер, но все списывал ее неизменный успех. Он испытывал растущее презрение к паутине прав и гарантий, призванных защитить граждан от произвола властей, а на самом деле создающих зачастую непреодолимые препоны продуктивному следствию. Агент израильской разведки не страдал рефлексией и не пытался оправдывать свои действия высокой необходимостью, так называемым «общественным благом», ибо, веря в их пользу и безотказность, порой задумывался над тем, что при желании нетрудно оправдать подобной верой любые самые гнусные преступления, олицетворением которых служил Гитлер.

Израильтянин чувствовал, как за годы опасной и грязной работы загрубела и зачерствела его душа, сколько отметин и рубцов оставлено на сердце — столько же, сколько на теле. Всякий раз, когда на его пути вставали правовые ограничения, он, вскипая яростью и с растущим злорадством нарушая закон, совсем ничего не ощущал по отношению к жертвам своего произвола. Жертвы, правда, и сами никогда не относились к породе невинных овечек, но Кабаков считал это безразличие сродни онемению, растекающемуся холодным зимним утром вокруг старых ран.

Позже он понял, что был неправ: причина равнодушия крылась не в грязной работе, к которой привыкаешь, а в нем самом. Он понял это несколько лет назад близ Тиберии Галилейской. Кабаков тогда направлялся к сирийской границе инспектировать позиции войск и остановил свой «джип» у источника на склоне горы. Старый ветряной движок качал холодную воду из махонького колодца меж камней, и мерно вращающаяся ось с лопастями оглашала ясный воздух ленивым скрипом. Кабаков умылся и, подставив лицо легкому ветерку, стал наблюдать за стадом овец, щиплющих траву выше по склону. Тоскливый одинокий скрип, бурые скалы и безоблачное небо вызвали в нем приступ агарофобии. Он прислонился к «джипу» и тут заметил орла, парящего в вышине в восходящих потоках нагретого воздуха. Птица шевелила концевыми перьями на крыльях, словно пальцами, и ее тень быстро скользила по траве и камням. Орел не охотился — стояла зима, и в стаде не было ягнят. Но овцы тревожно блеяли, потому что хищник все кружил и кружил, то приближаясь к склону горы, то уходя в сторону. От этого казалось, что он летает не горизонтально, а в какой-то странно наклонной плоскости... У Кабакова закружилась голова, и он вдруг осознал, что цепляется за «джип», чтобы не упасть.

Вот тогда-то ему и пришло в голову, что орел нравится ему гораздо больше, чем овцы. Так для него было и останется всегда, и потому он никогда не будет праведником в глазах Господа. И Кабакова теперь только радовало, что ему не дано настоящей власти над другими людьми.

В квартире дома среди отвесных глыб Манхэттена израильский агент майор Дэвид Кабаков размышлял, на какую наживку лучше всего подцепить контрабандиста Джерри Сэппа. Раз он решил заняться этим сам, без помощи ФБР, нужно каким-то образом заставить смягчиться Эдди Стайлса — это сейчас единственный доступный выход на преступный мир в районе порта. Без Стайлса Кабакову придется отдавать эту ниточку Сэму Корли. Бывший наркоман должен помочь, если он действительно благодарен Рэйчел за то, что она вернула его к жизни.

— Нет, — жестко отказалась Рэйчел, выслушав Давида.

— Он сделает это, если ты его попросишь. Мы будем его постоянно прикрывать...

— И не подумает. Ты можешь смело выкинуть из головы эту мысль.

Вот так — каких-нибудь двадцать минут назад, такая теплая и разомлевшая после сна, она льнула к нему, и ее волосы щекотали его лицо и грудь, а теперь...

— Я понимаю — тебе не нравится, что мы хотим надавить на него, используя тебя, но будь я проклят...

Рэйчел перебила:

— Мне не нравится, что я использую его, не нравится, что ты используешь меня. И я тоже тебя использую, правда, иначе — я сама для себя пока не уяснила, в чем именно. Но то, что мы используем друг друга — еще куда ни шло. Мы хоть что-то от этого приобретаем. Однако Эдди это никоим образом не касается.