журналистов, требующих ответов.
На кухне она оглядывает стол, но свежей розы там не оказывается. Только старая, сухая и черная, со слабым оттенком красного.
Анна проверяет телефон и видит, что пропущено двадцать семь вызовов. Она просматривает номера, но ни одного знакомого среди них нет. Рядом с телефоном лежит коробка патронов, которую она купила в Сент-Джонсе перед отъездом в Баренид. Она решилась на эту покупку, поскольку много думала о своей стычке с Кевином, реальной или мнимой. Найденную в доме старую двустволку она оставила в сарае. Ей не хотелось держать такую вещь в доме. В магазине были пустые гильзы, которые Анна вынула, чтобы сравнить в магазине перед покупкой.
Двустволка стоит у окна, в дальнем углу, дулом вверх.
Анна не помнит, чтобы она приносила ружье из сарая, хотя она могла это сделать после истории с Кевином. Или агент по продаже недвижимости мог сделать это за нее. Ей смутно помнится, что она что-то такое ему говорила.
При виде двустволки она вспоминает сбитую лосиху. Как ее прикончат? Ножом или из ружья? Обычно такие вещи делает егерь — это входит в его обязанности.
Анна заглядывает в холодильник — посмотреть, не надо ли что-нибудь докупить в супермаркете. Молока, конечно, и сока. Анна не помнит, есть ли в здешнем магазине сок, который она любит. Она открывает дверцу морозилки и видит, что она забита замороженным мясом. Бифштексы и стейки лежат на подложках из пенопласта, полиэтилен заиндевел от мороза. Мясо темное, этикеток на пакетах нет. Она вынимает стопку и смотрит на нее, а в это время в мозгу эмбриона формируется центр, отвечающий за обоняние. Кусок мяса ей незнаком, и Анна подозревает, что это лосятина. Она вынимает мясо, чтобы разморозить к ужину.
Когда на следующее утро Анна открывает краны, оттуда не вытекает ни капли воды. Но несмотря на это, Анна исполнена чувством благостного удовлетворения, когда работает за холстом. Даже мысль о том, что трубы могли замерзнуть, которую подтвердил ей агент по продаже недвижимости по телефону, не мешает ей рисовать. Она разберется с этим позже. У нее есть план.
Забыв про неудобства, она торопится воспользоваться этим счастливым состоянием, потому что такие дни выпадают очень редко. Слишком много факторов определяют настроение. Иногда, рисуя, она чувствует себя так, словно не выспалась, и выпитый чай приносит не бодрость, а, наоборот, упадок сил. Ей удается себя преодолеть, но в таком состоянии она быстрее устает и творческая энергия быстро гаснет. А бывает, к ней приходит чувство абсолютной ясности, как будто все вокруг имеет четкие, точно определенные границы.
Факторы, которые влияют на эти состояния, слишком многочисленны, чтобы судить однозначно. Еда. Сон. Погода. Стресс. Но как правило, несмотря на плохое настроение, она все же работает, стараясь претворить свое состояние в образы, жаждущие воплощения. Сегодня она блаженствует. Солнце за окном ее спальни, превращенной в студию, сияет не белым, а желтым светом. Безупречным и яростным.
Анна делает мазок умброй, а сердце эмбриона, не переставая биться, начинает разделяться на четыре камеры. Восходящие штрихи умбры смешиваются с кармином, создавая изысканную напряженность в сплетении двух цветов. Анна видит два цвета, а не картину в целом, в ее воображении существует связь этих контуров с рисунком, и вся картина отходит на второй план. Рождение нового происходит помимо ее воли, Анне кажется, она может наносить краски, закрыв глаза, ничего не чувствуя.
В своем последнем интервью журналу «Современный художник» в Торонто она говорила, что, по ее ощущениям, картины почти не имеют отношения к ней самой. Она и раньше слышала от других художников нечто подобное. Совсем недавно Анна прочла у какого-то писателя, имени которого она никак не могла вспомнить, что он каждое утро садится за пишущую машинку, кладет пальцы на клавиши и произносит: «Я готов».
К несчастью, такие признания получаются немного претенциозными, как будто творчество происходит под диктовку высшей силы. Анна пыталась объяснить (но точная формулировка пришла, когда статья была уже в печати, и Анне было неприятно, когда ее цитировали), что мозг действует как на автопилоте, и главную роль тут играют навык и опыт.
По словам матери, Анна начала рисовать, когда ей было два года. Картины у нее получались сложные и неординарные. Мать вставила несколько работ в рамки и повесила на стену в гостиной. Остальные она держала в особой папке большого формата, куда она потом добавляла статьи в газетах, в которых упоминалось о работах Анны. Лица на ее ранних рисунках были больше похожи на чудовищ, однако отчетливо проступали и человеческие черты. Образы были сложные и фантастические, с элементами линий и форм, которые свидетельствовали о глубоко скрытом страдании. Но удивительнее всего были детали. Невероятно отчетливые для такого маленького ребенка. Сколько Анна себя помнила, потребность рисовать была для нее такой же жизненной необходимостью, как еда или сон. Небо затягивалось серыми облаками, погода, похоже, портилась.
Анна снова повернулась к картине и сделала мазок охрой. Она пока не может представить, что возникнет в центре этой розы.
За домом есть люк, ведущий в подпол. Дом опирался на сложенные друг на друга осколки сланцевых пород, они возвышались над фундаментом на восемь дюймов. Этот метод часто применялся для того, чтобы дом можно было перемещать с одного места на другое. Их можно было разобрать и перенести стену за стеной, а затем собрать в другом месте.
В задней комнате на первом этаже есть толстый черный шланг. Он подсоединяется к насосу и идет горизонтально, а потом поворачивает на девяносто градусов и через отверстие в полу уходит вертикально вниз, в подпол, а оттуда через отверстие в полу — под землю. Под землей шланг проложен ниже уровня замерзания почвы. Он доходит до колодца, откуда и поступает вода.
Эти сведения сообщил Анне агент по продаже недвижимости.
— Та часть, что в подполе, вероятно, замерзла. Я приеду, — предложил он, но Анна отказалась, сказав, что в этом нет необходимости. — Вам надо отогреть трубу.
— А как?
— В задней комнате должен быть старый обогреватель.
Анна вспоминает, что видела его.
— Поставьте его в подпол. Только вам придется ползти. Я бы и сам попробовал, но мне уже так не изогнуться. Годы не те.
Анна стоит на заднем дворе, глядя на люк. Морозный воздух холодит нос и кончики пальцев. Люк запирается только лишь на простую деревянную щеколду, которая поворачивается на одном гвозде. Анна идет в дом за перчатками и фонариком. Копаясь в ящиках, она замечает маленькие коричневые катышки. Мышиный помет.
— Этого еще не хватало, — бормочет она.
В журнале про беременность она читала про болезни, которыми можно заразиться от мышиного помета, особенно опасные для беременных женщин. А она сейчас не может даже руки помыть. Анна наконец находит фонарь, но вдруг замирает, услышав, что над головой у нее что-то скребется. Она поднимает голову и прислушивается. Это мышь. Анна сразу же представляет, что где-то там гнездо. Маленькие голые мышата сбились в кучу для тепла. Когда-то в детстве у нее были две морские свинки, и у них были детеныши.
Анна выходит из дому и, присев на корточки у люка, поворачивает щеколду. Она пытается отвалить дверцу, но ей приходится встать и отгрести ногами снег, чтобы дверца открылась.
Согнувшись, она встает на колени и обводит помещение фонариком. Камни и грязь. Лучи выхватывают небольшой прямоугольник дерева с проржавевшим металлом примерно в трех футах от входа. Большой капкан.
Анна фыркает от негодования и пытается посветить как можно дальше, под дом, но мощности фонарика не хватает, луч теряется в темноте. Анна просовывает голову внутрь, пытаясь найти угол, при котором ей будет видно дальнюю стену дома, где, как она знает, шланг торчит из пола.
