разверзлась зияющая пустота. О том, чтобы вернуться в Париж, тем более в издательство «Ларусс», не могло быть и речи. Я не желал встреч со свидетелями своего краха. Жизнь виделась мне самой неопределенной вещью на свете — я не знал, куда поставить ногу, чтобы сделать первый шаг. На кладбище меня со всех сторон окружали неподвижно лежащие тела и застывшие в вечности судьбы. Пожалуй, для поисков смысла жизни это было не идеальное место.
Бернар крепко обнял меня. Я не очень-то любил подобные проявления мужской солидарности, но его порыв тронул меня до глубины души, заставив еще раз осознать, что мы с ним встретились в особую минуту, отмеченную одним и тем же ритмом отчаяния. После похорон он сообщил, что должен срочно возвращаться в Париж. Работодатель отпустил его всего на двое суток. Сорок восемь часов, отведенных на кончину отца, — на мой взгляд, маловато. И тогда я предложил:
— Хочешь, я здесь останусь? Попробую продать все эти галстуки, которые он сам не успел…
— Да ты что? Правда?
— Правда.
Бернар так и не понял моих мотивов. Мне кажется, он думал, что я хочу оказать ему услугу. Откуда ему знать, что торговля галстуками, возможно, была для меня спасением от смерти.
4
Переночевав, я решил позвонить директору и уладить необходимые формальности. Он старательно скрывал изумление, но это у него плохо получалось:
— Так, значит, вы увольняетесь, потому что… э-э… намерены торговать… э-э… галстуками?
— Совершенно верно.
Он помолчал, а потом сказал:
— Послушайте, Фриц. Мне известно, что вы пережили тяжелую личную драму. И я хочу, чтобы вы знали: мы все вас поддерживаем. Я готов предоставить вам любой отпуск, но предпочел бы, чтобы вы не увольнялись. Мы оставляем за вами право вернуться, когда вам будет угодно.
— …
— Вы меня слышите, Фриц? Для вас здесь всегда найдется место.
Если не считать пары оброненных в поездке слезинок, я еще толком не оплакивал свое бедственное положение. Но этот телефонный звонок меня подкосил. Из моих глаз хлынул слезный поток, не иссякавший два дня. Я плакал, потому что в голосе моего шефа звучала искренняя доброта. Потому что он сказал: «Фриц, для вас здесь всегда найдется место». Как бы это выразиться? До меня дошло, что я никого не убил, что меня простили и даже готовы разделить со мной мою боль. Впоследствии у меня еще будет повод убедиться: меня всё еще любили.
Также мне предстояло узнать, что у Селины Деламар все сложится совсем иначе. Истинной виновницей происшедшего коллеги сочли именно ее, со злорадством разрушившую счастье симпатичной молодой пары. Вскоре ее положение в издательстве сделалось невыносимым. Когда она подала заявление об уходе, никто ее не отговаривал; мало того, некоторые сотрудники, наотрез отказавшись иметь с ней дело, прямо подталкивали ее к этому шагу. Так она исчезла с горизонта. Больше о ней никто ничего не слышал. Кроме меня, но это произошло уже гораздо позже и при самых удивительных обстоятельствах.
Я выпил вишневого ликера. Рановато, конечно, но мне было необходимо прийти в себя. Рассортировав галстуки, я уложил их в багажник древней машины Ролана. Старушка доживала последние дни, и меня даже посетило предчувствие, что в день, когда будет продан последний галстук, она окончательно откажется трогаться с места (интуиция меня не обманула). Отправляться в путь в свадебном костюме я не мог, поэтому переоделся в то, что нашлось в стенном шкафу. Как ни удивительно, у нас с Роланом оказался один размер. Разумеется, наши вкусовые предпочтения совпадали не во всем: по-моему, за последние три десятка лет он ни разу не освежил гардероб. Я примерил коричневый вельветовый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Наверное, в этом и заключается секрет исключительной носкости одежды: следует ставить защиту на трущиеся части. К пиджаку я подобрал не слишком выбивающиеся из общего стиля брюки. И почувствовал себя новым Роланом Дютилем.
Всю дорогу я думал о нем, о том, как он обрадовался бы, если бы узнал, что его галстуки не постигнет судьба брошенных детей. Итак, я пустился на поиск шей по незнакомой мне Бретани. Хуже того, я не владел профессиональным жаргоном и понимал, что придется импровизировать. Зато у меня имелся крупный козырь — я знал много сложных слов, а это необходимо, если хочешь что-нибудь кому-нибудь продать. Потенциального клиента надо ошарашить знаниями, выходящими за пределы его компетенции. Я мысленно упражнялся в искусстве продажи, еще не подозревая, что оно не стоит и выеденного яйца. Все, что требовалось для успешной торговли в здешних условиях, это здоровая печень и умение с улыбкой глотать бесчисленные рюмки сливовой водки, которые вам подносят.
Да, я действительно вцепился в эти галстуки как ненормальный, но разве у меня была альтернатива? Каждый вечер, пересчитывая их и раскладывая по кучкам, я видел, что их количество уменьшается. Случалось, я вступал с ними в беседу, хотя точно знаю, что не спятил. Иногда прохожие на улице шушукались за моей спиной, наверняка сплетничали, зато во многих домах меня угощали аперитивом. Постепенно я превращался в деталь пейзажа, пусть и не лишенную странностей. Но, строго говоря, человек, зарабатывающий себе на хлеб в поте лица, никогда не вызывает настоящей подозрительности. Вскоре все привыкли к тому, что я в любую погоду объезжаю на машине каждую улочку и каждый проселок в поисках свободной шеи.
Трудно сказать, как долго все это продолжалось. Знаю лишь, что однажды я остался с одним- единственным галстуком. Последним. Я испытал одновременно и большое облегчение, и ужасное беспокойство. Я положил его перед собой, и мы вместе позавтракали. Этот клочок ткани знаменовал конец целой эпохи — эпохи восстановления. Это был черный галстук в белый горошек. До сих пор никто не захотел его купить, и мне было за него почти обидно. Я мог бы оставить его себе, но это было бы нехорошо: я не имел права ломать его судьбу, а его судьба заключалась в том, чтобы быть проданным. Следовало тщательно продумать маршрут своей последней поездки. На ум пришел один дом, он давно привлекал мое внимание, но я все никак не решался туда заехать. Почему? Трудно сказать. Это было нечто вроде старинного поместья, и у меня при виде его всегда возникало чувство, что там, как бы лучше выразиться, что-то происходит. Что именно, я понятия не имел, но точно помню, что, глядя на него, думал: не стоит докучать его обитателям.
Но нынче все изменилось. Последний галстук заслуживал особого обращения. Этот дом казался идеальным вариантом. С чемоданом в руках я вошел в ворота. Финальная сцена спектакля, мое прощальное турне. Я шел медленно, ощущая мифологический смысл момента, пока не добрался до двери и не постучал. Я слышал, что в доме кто-то есть, хотя находившийся там человек почти не производил шума. Но мои уши, с недавних пор привыкшие к тишине, обрели небывалую прежде остроту слуха. Да, в доме кто-то был, и я постучал еще раз, уже более настойчиво. Мне открыла женщина. Лет двадцати, со стянутыми — на мой взгляд, слишком туго стянутыми — волосами. Она посмотрела на меня своими огромными глазами и, поскольку я временно утратил дар речи, спросила:
— Что вам угодно?
— Я… Мне… У меня тут галстуки.
— Галстуки?
— Да… Я продаю галстуки… Может быть, здесь есть мужчина, которому… Или, может, в подарок? Галстук — это прекрасный подарок. Мужчины очень любят, когда им дарят галстуки. Например, мой дядя. Я
