по Фаренгейту и влажность превышает девяносто процентов, ты носишь джинсы.
— И что из этого? — нахмурился он.
— Ты стесняешься и прячешь свою ногу, — констатировала Николь.
— Позволь мне самому выбирать себе одежду, — огрызнулся Генри.
— Если люди станут глазеть на тебя, значит, ущербны они, а не ты. Хромота — не смертный грех. Просто, взрослея, мы обрастаем условностями. Ведь Джонни не смущали твои шрамы?
Генри с нетерпеливой досадой посмотрел на нее.
— Нет, разумеется.
— Следовательно, нет повода для переживаний, — бодро сказала Николь. — А с тростью ты смотришься еще солидней.
— И внушаю жалость, как всякий калека? — проскрежетал он.
— Разве что поначалу. Ты слишком большой и сильный, чтобы вызывать жалость.
Генри поджал губы.
— Спасибо, утешила, тебе бы быть сестрой милосердия.
— По крайней мере, ты не нуждаешься в костылях и инвалидной коляске, — заключила Николь.
Прежде чем окинуть ее испепеляющим взглядом, Генри отправил в ротик Джонни еще одну ложечку тыквенного пюре.
Николь не отвела глаз. Ее разоблачения на этом не завершились. Чтобы преодолеть приобретенный из-за физической травмы комплекс неполноценности, необходима шоковая терапия, рассудила Николь и приняла эту неблагодарную миссию на себя.
— Ты поторопился выйти на работу, едва успев оправиться, и, когда почувствовал, что не готов к такой нагрузке, спрятался на острове посреди океана, вдалеке от дома и назойливого участия знакомых. И отрицаешь произошедшие в тебе перемены.
Пластмассовая ложка хрустнула, зажатая между его пальцами.
— Прекрати молоть чепуху!
— Придется признать, что ты никогда уже не совершишь спортивных подвигов, не сможешь прыгать с трамплина, играть в теннис и бегать по утрам. Ты говорил о «возвращении к обычному графику», но, — она указала на его ногу, — теперь это стало нормой.
— Если эти рассуждения продиктованы так называемым «состраданием к ближнему», ты напрасно сотрясаешь воздух.
Ясно, он счел ее слова жестокими, но ей было так же тяжело их произносить, как ему — слушать, и вызваны они отнюдь не состраданием, а любовью.
— У тебя появится возможность заниматься другими видами спорта, — успокоила его Николь.
— И чем же обосновано такое радужное пророчество? — колко спросил Генри.
— Зная твое упорство, я сомневаюсь, что ты согласишься обречь себя на неподвижный образ жизни.
Он смерил ее насмешливым взглядом.
— Теперь пелена окончательно спала с моих глаз. Однако я отдаю себе отчет в том, что многие люди страдают хуже моего, и я еще должен благодарить Бога за оказанную мне милость.
— Я понимаю, ты лишился своего хобби, но пора перебороть себя и…
— …завершить этот треп. — Он произносил слова сквозь стиснутые зубы. Очевидно, не будь здесь малыша, Генри не стал бы сдерживаться.
— Браво, молодчина! — похвалил он, когда Джонни расправился с пюре и фрикадельками. — А сейчас попробуй пудинг.
Малыш слизнул с ложки мякоть манго с натертым печеньем, но внезапно скривился так, будто его за горло ужалила оса, и выплюнул все на поднос.
— Странно, он же обожает манго. — Николь изумленно посмотрела на Генри.
— Попробуем еще раз, — сказал он и ловко подобрал ложкой размазанную вокруг ротика Джонни кашицу. Остаток фруктовой смеси малыш с аппетитом уплетал за обе щеки.
— У тебя талант ладить с детьми, — объявила Николь. — Не упускай своего шанса…
— Довольно! — рявкнул Генри. — Угомонись. За консультацией, если понадобится, я обращусь к психоаналитику, а не… к официантке.
От его окрика ребенок встрепенулся и испуганно посмотрел на мать. Николь подавила возмущение и не стала препираться с Генри. К чему тревожить сынишку!
— Напои его соком, а я, с твоего позволения, пойду в тренажерный зал.
— Действуй, — буркнул Генри.
У порога она задержалась.
— Диана посоветовала организовать для тебя экскурсию. — Она колебалась, стоит ли говорить Генри, но шустрая тетушка обязательно упомянет при нем этот факт.
— Я с радостью поеду. В котором часу отправимся?
— Ну… — растерялась Николь, поскольку предполагала, что он не на шутку разозлится и отвергнет ее предложение. — Скажем, в половине третьего.
— О'кей. Попроси Диану порекомендовать нам подходящий маршрут.
Генри подбросил малыша высоко в воздух, и тот, вернувшись в объятия родителя, залился счастливым смехом.
— Ты у меня настоящий супермен! — воскликнул восхищенный отец.
Николь нарядила сына в яркий летний комбинезончик и надела ему на голову колониальную панамку из белого хлопка. Джонни, казалось, был на седьмом небе от восторга и расточал родителям обворожительные улыбки. Его посадили на заднее сиденье пикапа; Николь повела машину на юг от Блэк- Ривер. Дорога вилась по холмам, петляла в ущельях и изобиловала каверзными поворотами. Они посетили старинный англиканский храм св. Маврикия, затем прогулялись вдоль пристани, любуясь белоснежными яхтами, которых скопилась целая эскадра. Чуть в стороне разгружали богатый улов местные рыбаки.
Потом они вернулись в машину, и Николь поехала по дороге, ведущей в глубь острова, мимо живописных поселков, застроенных деревянными домиками с гофрированными крышами. На радость Джонни автомобиль, приблизившись к густому тропическому лесу, по отлогому берегу спустился к заливу. Они выбрали укромный уголок у подножия скалы, разложили на песке подстилку и закрепили пляжный зонт.
Николь натерла Джонни солнцезащитным гелем, а Генри, быстро освободившись от шорт и майки, забрался на скалу и ласточкой прыгнул в море. Это было абсолютно безопасно: в прозрачной воде отчетливо вырисовывались все подводные камни и мели. Пока Николь переоделась в черный купальник- бикини и по пояс вошла в море с Джонни на руках, он уже успел всласть наплаваться.
— Там столько рыб! — сообщил Генри. — Круглые и плоские, удлиненные, как пуля, с алой и золотистой чешуей. И плавают вот так. — Он подхватил малыша и, бережно поддерживая ладонями, окунул его в теплую соленую воду.
Джонни начал энергично дрыгать ручками и ножками; ему всегда нравилось купаться, но детскую ванночку не сравнить с этим необъятным водным пространством. В океане можно поплескаться вволю.
— Поплавай, а я прослежу за ним, — предложил Генри.
Николь с наслаждением последовала его совету, перевернулась на спину… Генри очень мил с ребенком, но с ней держится чересчур церемонно и отчужденно, с грустью размышляла она. Наверное, ее нравоучения оставили неприятный осадок.
Безобидная на вид игривая рябь оказалась обманчивой, течение усиливалось: должно быть, где-то штормило. Николь повернула к берегу, хотя и была неплохой пловчихой.
Лучи заката разукрасили песок и смягчили насыщенную синеву неба. Николь достала из сумки мягкое пушистое полотенце.
— Давай-ка вытремся, — обратилась она к Джонни, но, оглянувшись, застыла как вкопанная.
Малыш на четвереньках полз к воде: это выходило у него презабавно и неуклюже, голова перевешивала туловище, и он с трудом держал равновесие, но для первого в жизни опыта — полный триумф.
