– Розалинда, успокойся! – услышал я спокойный голос Мишеля. – У тебя не было другого выхода, слышишь? Ты должна была это сделать! Пойми, это война! Не на жизнь, а на смерть, и не мы ее начали. У нас есть такое же право жить, как и у них. Ты не должна сейчас терзаться!…

– Что случилось? – спросил я, не понимая ничего.

Они или не услышали меня, или просто не захотели отвлекаться. Я огляделся вокруг: Петра по- прежнему мирно спала, лошади паслись неподалеку. Я снова услышал Мишеля.

– Спрячь его, Розалинда! Найди где-нибудь яму, свали его туда и засыпь листьями!

Розалинда сумела побороть тревогу и отчаяние и согласилась с ним. Я встал, подхватил лук и пошел ее искать. Как только я пересек поляну, мне пришло в голову, что Петра осталась без присмотра, и дальше двинуться я не рискнул.

Через несколько минут из чащи, пошатываясь, вышла Розалинда. Она шла очень медленно, еле переставляя ноги и одновременно механически очищая стрелу от чего-то пригоршней листьев.

– Что случилось? – с тревогой спросил я.

Она, казалось, совершенно потеряла контроль над собой и своими мыслями. В голове у нее был полный сумбур и отчаяние. Подойдя ближе, она сказала мне словами:

– Это был мужчина… Он пошел по следу наших лошадей. Я видела, как он шел по следу. Мишель сказал, чтобы я… Ох, Дэви, я не хотела! Но что мне оставалось делать?!

Ее глаза были полны слез. Я обнял ее и дал выплакаться у меня на плече. Чем я мог ее утешить? Только повторить то, что сказал Мишель…

Мы медленно пошли к нашей стоянке, она уселась возле спящей Петры, и я спросил:

– А что с его лошадью? Она убежала?

– Не знаю… – она передернула плечами. – Наверно, она у него была, но когда я его увидела, он шел пешком…

Я подумал, что надо было бы вернуться и посмотреть, не оставил ли он где-нибудь неподалеку привязанную лошадь. Я прошел назад примерно с полмили, но нигде не нашел ни лошади, ни хотя бы следов ее копыт – следы наших гигантов в счет не шли, их нельзя было спутать ни с какими другими. Когда я вернулся к стоянке, Петра уже проснулась и весело болтала с Розалиндой.

Время шло к полудню. От Мишеля и остальных ничего не было слышно. Несмотря на то, что произошло, лучше все-таки было оставаться здесь до темноты, и мы ждали ночи…

Где-то около полудня мы услышали… Это была не мысль, у этого не было очертаний, это была страшная боль, напоминающая об агонии. Петра вскочила и с плачем уткнулась Розалинде в колени. Излучаемое страдание было настолько сильным, что причиняло боль и нам. Мы с Розалиндой в страхе смотрели друг на друга, руки у меня дрожали, у нее тоже. Шок был таким сильным, что мы даже не могли разобрать, от кого из наших он исходит.

Через несколько секунд был опять всплеск боли, стыда и какого-то полного опустошения, но теперь мы отчетливо уловили от кого это шло… Без сомнения, это была Кэтрин. Розалинда впилась ногтями мне в руку, и мы терпели, пока вспышка боли не потускнела и не исчезла совсем.

Через какое-то время мы услышали Салли. От нее исходили волны любви и сострадания к Кэтрин, смешанные с ужасом. К нам она обращалась и с ужасом, и со стыдом:

– Что они сделали с Кэтрин!! Господи, что они с ней сделали!… Ох, Кэт!… Вы не должны ее винить, слышите!! Не должны… Если бы вы знали, как они ее пытали!… Никто из нас не выдержал бы… Она теперь без сознания… Она нас не слышит… Кэт! Кэт, милая!… – Ее мысли потеряли конкретные очертания и превратились в сгусток боли и отчаяния.

Потом мы услыхали Мишеля. Никогда еще в жизни мне не доводилось сталкиваться с такой яростью, хотя он и сдерживался изо всех сил.

– Это война… Война! – буквально выдавил он, стараясь сдерживать злобу и ярость. – Рано или поздно я убью тех, кто это сделал! Я буду не я, если не убью!

После этого мы не слышали никого больше часа. За это время мы, как могли, постарались успокоить Петру. Она не много поняла из нашего разговора, но безошибочно уловила боль и страдание Кэтрин. Для ребенка этого было достаточно, чтобы испугаться до смерти.

Через час с лишним мы услышали Салли.

– Кэтрин во всем призналась… Во всем, – она говорила с трудом, словно принуждая себя. – Я… Я тоже все подтвердила. Они все равно бы меня заставили. Я… Я не могла на это смотреть. Раскаленные иглы! И… все остальное… Я не могла! Простите меня! Ради бога, простите нас!…

– Салли, детка, – вмешался Мишель, – вас никто не винит! Ни тебя, ни Кэтрин, поверь мне! Мы… Мы все понимаем, но мы должны знать, что вы им сказали. Что они теперь знают?

– Все… Про Дэвида и Розалинду. Они и так были уверены, но хотели, чтобы мы подтвердили…

– А про Петру?

– Да… Ох, Петра!… – мы остро почувствовали ее угрызения совести, как будто они были нашими. – Мы не могли иначе! Если бы вы только видели! Бедная девчушка… Но они и так знали… Ведь только поэтому Дэвид и Розалинда могли взять ее с собой. Нам было не отвертеться!…

– Что еще?

– Ничего. Больше ничего. Мы сказали, что это все, и они нам, кажется, поверили. Они все еще расспрашивают нас. Хотят узнать больше… Понять, как это у нас получается… Да, еще они хотят знать, на каком расстоянии это действует. Я сказала, что не больше пяти миль… Сказала, что даже вблизи очень трудно понимать чужие мысли… Кэт… Кэт пришла в сознание, но она не может с вами говорить… Если бы вы ее видели!… Ох, Кэт! Бедняжка!… Ее ноги!… Мишель! Если б ты только видел ее ноги!…

Ее мысли опять стали сбивчивы, расплывались, осталось одно отчаяние, но и оно скоро исчезло. Мы молчали. Нам было очень больно. Если бы мы узнали все со слов! Слова можно подобрать, обдумать и только потом произнести… Но мы узнали напрямую… Мы все были связаны между собой, и больно было всем…