Розовеет гречихой верста. А на палубе едко дымят, Мягко акают, – окская речь! Блещет чайников яркая жесть. И калужский обыденный мат Густо льется над сгибами плеч. В тесноте – ни прилечь, ни присесть! Это – пильщики, плотники, всё – Трудовой загорелый народ. Это – родина. Это – Ока. Снова счастье со мною мое. И, как сердце, стучит пароход, Смяв стеклянную тень лозняка.
* * *
Мы заново рождаемся. Простите, Коль нет у нас веселья напоказ, Коль часто мы – не здесь, за чаепитьем, А там, где нет благополучных глаз. Какие ночи! Как попеременно То набегает лет, то зима! Какие мысли раздвигают стены! Какие вьюги рвутся сквозь дома! Как ночью над бессонницей сознанье Нашептывает, что зарниц не счесть! Как часто дни приходят, как признанья, И нам несут спасительную весть! Мы заново рождаемся. Не сразу Нас отливает жизнь. Ведь мир – и тот Хранит следы пылающего газа, С которым жил и до сих пор живет. Он остывал и в мраке первородства Освобождался от огня и льда. Мы счастливы участвовать в господстве Огня и ливня, мысли и труда. Поверьте нам, что, на костре ошибок Перегорев, мы все-таки живей Навязчивых и хладнокровно-рыбьих И, может быть, неискренних друзей. Простите нам, что мы без лицемерья Порой, как яблонь, искривляем рост, Что часто кровью смачиваем перья И печь не топим, зная про мороз. Нет, перед дверью взрослого рассвета Мы не стоим от дней особняком. Тому причиной – жаркие обеты, Заказанные веком испокон. В них – страстное присматриванье к жизни, В них – испытанье сердцем наших лет, Бессонница, надежды, укоризны, И тучами заваленный рассвет. Есть знак земли, ее произрастанье, В крови у нас. И голоса ее, Как ветер – в окна, вербными кустами Всю ночь стучат в весеннее жилье. И все слышней, как через лес и реки Шумит до звезд и строится большак, Как жизнь в руках, с ухваткой дровосека, Несет топор и рубит гулкий шаг. Мы рядом с ним по праву братства – в летний И первый мир. И если не сполна Готовы мы для смен тысячелетий И лета ждем, – у нас пока весна. Январь 1930 Москва
