Посреди окладов и божниц, Серафимов и архистратигов, Смуглых, будто обожженных лиц, Он был желт, как лист старинной книги. Он метался, звал, не понимал, А в груди бурлило клокотанье. Он, не видя, руки поднимал В жадном, отвратительном желанье. Будто по дороге столбовой К старому раскольничьему черту Он хотел лететь со всей избой, С сундуком, с заветною кисой, Потучневшей от рублей затертых, С холмогоркой, с парой крутобедрых Вороных неезженых коньков, С толстой девкою, несущей ведра, С тройкой огнечерных петухов, – С этим миром, стоившим немало Унижений, подлости и слез… А над ним, над пестрым одеялом, Старший сын к половикам прирос. И старик едва, чуть уловимо Всё шептал: «ключи… ключи… ключи…» А над головою серафимы Поднимали острые мечи. Меч упал. Старик с открытым ртом, Уронив пылающую свечку, Смолк. Но в смерть ворвался гоготком Жирный гусь, томившийся под печкой. Он на всю избу загоготал, Будто ждал, чтоб умер человек… За окошком – ливень, черный пал, Вздувшиеся русла майских рек. 1938
МЕЛЬНИЦА
Широколобый мальчик над водой, Над пенистой дорожкою седой, Бегущей из-под мельничных колес В горошинах, дробинках мелких слез. Он слышит гул рокочущей воды, Хрустящий круглый говор жерновов – Всю эту песню мельничной страды, Звучанье летних мельничных трудов. Над мельницей огромная лоза – Зеленый шар, насаженный на ствол, Бросает тень, как туча, как гроза, На полреки, засыпав пруд листвой. И, поглядев на девочку с ведром, Что за водою только что пришла, Он к сваям вниз спускается зверком – В тенистую прохладу из тепла. Простудою несет от колеса. И водоросль, как рыжая коса, Прилипнув к сваям, мечется в струе, В пузыристой стеклянной чешуе. А девочка ушла. И он – один – Над толкотнею струй, над зеленцой Мелькающих, как вспышки, рыбьих спин Среди столбов, пропитанных гнильцой. Часы проходят. Всё слышнее гул, Скрип колеса, падение воды.
