— Велика честь, в самом деле! Плечи голые, руки голые, ноги голые — стыд! Невозможно показаться! — воскликнула Адоя и от волнения порвала туго надевавшуюся перчатку. — Прежде чем выйти к чужестранцу, ступай и оденься прилично.
Адоя переменила перчатки и в неодолимом смятении вышла в залу.
Геркулес был в зеленом мундире с оранжевым воротом и серебряными эполетами. При выходе хозяйки он низко поклонился.
Адоя была заранее так настроена, что незначительное, добродушное лицо капитана — суженого — показалось ей исполненным очарования и благородства. Она трепетала от смущения, не зная, с чего начать. Дважды она бегло подняла взгляд на Геркулеса и вдруг заметила, что капитан уставился на кого-то за ее спиной.
Адоя повернула голову и увидела: Ягуаретта, несмотря на запрет, прошла за хозяйкой в залу. Барышня закусила губы от досады, но, не желая показать, что ее уязвила невольница, наконец обратилась к Геркулесу:
— Майор Рудхоп известил меня о вашем приезде, сударь. Простите меня, что вам пришлось так долго ждать.
— Ничего, сударыня, право, ничего, — рассеянно отвечал Геркулес, продолжая разглядывать диковинный наряд индианки.
Началась принужденная беседа. Произнеся несколько фраз, Адоя сказала Ягуаретте, неотрывно глядевшей на Геркулеса:
— Малышка, попроси господина майора сюда.
Хозяйке пришлось еще раз, и с явным раздражением, повторить эти слова, и только тогда индианка повиновалась, но вышла нарочно медленно, причем несколько раз обернулась и посмотрела блестящими черными глазами на Геркулеса. Тот скромно потупился и покраснел как рак.
— Эта девушка, должно быть, местная дикарка? — спросил он Адою.
Хозяйка остолбенела от поведения горничной и еле могла скрыть свое возмущение.
— Это одна несчастная индианка. Батюшка подобрал ее маленькой в лесу после сражения колонистов с пяннакотавами, нашими наихудшими недругами. А прошлой ночью они опять хотели напасть на наше поселение, но мы их отбили.
— Вы их отбили, сударыня? — удивленно переспросил Геркулес.
Адоя, желая понравиться столь отважному человеку, ответила с некоторым «воинским» кокетством, указывая на подставку для ружей:
— Да, сударь, а вот и мои ружья: я столько раз рядом с батюшкой защищала наше поселение… Может, женщине этим заниматься и не пристало, но, — с восторгом продолжала она, подняв на Геркулеса странный взор, — такое бывает упоенье, когда грозит беда! Не правда ли, преодолев опасность, ощущаешь невероятное удовольствие?
— Преодолев ее, сударыня, — ответил Геркулес, — и вправду ощущаешь счастье.
— Да, да, сударь, вы правы — не удовольствие должно говорить, а счастье! Для сильных душ опасность и вправду счастье. Говорят, вы знаете это, как никто, я полагаюсь на ваше свидетельство.
Услышав, что и Адоя намекает на его отвагу, да еще так прозрачно, Геркулес невольно подивился причудам своей судьбы. Он робко потупился и промолчал, чтобы не касаться столь деликатного предмета.
Сдержанность и скромность Геркулеса еще более пленили Адою. Ослепленная предубеждением, она уже любила его.
Полагая, что повинуется воле своего отца, она не пыталась противиться все более переполнявшему ее чувству. Не будь Геркулес так наивен, по румянцу молодой хозяйки, по частому колыханию ее груди, по принужденности ее он бы понял, какое впечатление произвел на девушку. Впрочем, и он странно смущался, изредка встречаясь с ней взорами, и начинал думать, что в Голландии ему не преувеличивали страстность креолок.
Капитан и молодая хозяйка сидели молча. Это стало уже неловко, но тут вошли Ягуаретта и майор. Ягуаретта понимала, что наряд ее ей к лицу, и, невзирая на распоряжение Адои, не сменила его. Раздраженным взглядом хозяйка упрекнула ее в непослушании. Но Ягуаретте было мало дела до барышнина гнева. Она отвернулась и вновь уставилась на Геркулеса, не пытаясь скрыть немого восхищения.
С приходом майора беседа оживилась. Под действием благосклонного приема хозяйки Геркулес несколько осмелел, стал говорить о Голландии, об отце и по отношению к отцу выказал чувствительность, восхитившую и умилившую хозяйку, — ее восторгало, что столь отважный человек обнаруживает нежные чувства и не стесняется быть так прост и натурален.
Судьба словно желала довершить обольщение креолки. Майор припомнил, что видел среди вещей капитана флейту, и спросил, не играет ли он.
Геркулес скромно признался, что иногда услаждает музыкой часы досуга. Адоя попросила его что- нибудь сыграть. Он не заставил себя упрашивать и очаровал юную креолку, Мами-За, но особенно Ягуаретту.
До тех пор индианка не слышала никакой музыки, кроме пронзительного нестройного шума негритянских инструментов, и так была тронута полными гармонии звуками, что по округлым щекам ее скатились две крупные слезы. Не удержавшись, она упала на колени и в экстазе стиснула руки.
Тогда Адоя не в шутку разгневалась и приказала Мами-За вывести индианку.
— Она сошла с ума, — с досадой произнесла хозяйка.
После завтрака майор отвел капитана в лагерь.
Такова была первая встреча двух существ, которых
XVI
Признания
Ночь после этого, столь важного в жизни Адои дня прошла без тревог. Белькоссим, полагая, что индейцы еще прячутся в лесу, предусмотрительно выставил часовых и зажег костры вокруг вала, чтобы предупредить любую неожиданность с их стороны.
Отряд майора Рудхопа, занятый устройством лагеря, не мог начать военные действия и выбить из леса свирепых союзников Зам-Зама; а тот все приближался, и его страшные отряды несли с собой грабежи, убийства и пожары.
Белькоссим был вездесущ; Купидон, необыкновенно деятельный, помогал ему.
Адоя проснулась поздно. Ягуаретта, спавшая обыкновенно в смежной комнате, не явилась к ее туалету. Адоя спросила кормилицу, где она. Навели справки и узнали, что индианка вышла из поселка, как только выдвинули мост. Все так привыкли к причудам и капризам малышки, что никто не обеспокоился.
Майор обещал Адое быть к обеду вместе с капитаном. Креолка с нетерпеньем ждала этого часа, погрузившись в сладкое мечтание, предметом которого был Геркулес.
Часа в три Ягуаретта вернулась и предстала перед хозяйкой.
— Где ты была целый день? — строго спросила ее Адоя.
— У озера и на морском берегу.
— А почему ты ушла из Спортерфигдта без моего позволения?
Индианка изумленно посмотрела на барышню.
— Ягуаретта никогда не просила у вас позволения гулять, массера. Птичка ведь не просит у Бога позволения летать?
Адоя осталась недовольна таким ответом и продолжала.
— А почему ты меня ослушалась? Почему не переодела платье, раз я велела переодеть? Почему, когда капитан играл на флейте, ты вела себя так чудно, что мне пришлось вывести тебя из зала?
— Ягуаретта — дочь лесов, она не умеет скрывать свои чувства. От музыки чужестранца ей
