цветы, нужные и тем и другим, чтобы между двумя народцами не было никаких недоразумений.

Кроме того, каждое утро и вечер он приносил им огромные охапки всевозможных цветов. В брачную пору он клал к подножью тамаринда много пуха и хлопковых волокон, из которых колибри вили гнезда величиной с орех и клали туда яйца величиной с горошину.

Пчелы необычайно умны и узнают тех, кто за ними ухаживает. Поэтому, едва хозяин появлялся под деревом, весь рой собирался вокруг него и покрывал ему руки и волосы, а колибри либо садились к нему на плечи, либо же весело порхали рядом.

Когда Адоя была еще маленькая, плантатор представил ее, если можно так выразиться, обитателям тамаринда, и те вскоре признали наследницу Спортерфигдта. Когда Адоя подросла, она стала вместо отца ухаживать за пчелами и колибри; к ней перешли и его привилегии.

Купидон, растивший цветы, также имел право безбоязненно заходить за изгородь и работать, но не более того. Едва он пытался войти под зеленый свод тамаринда, пчелы становились для него опасны.

Все же остальные жители поселения, едва переступив границу куртины, рисковали быть немедленно ослепленными роем из нескольких тысяч пчел, усиленных сотней не менее яростных колибри. Особенно часто убеждались, как опасно заходить за эту своеобразную изгородь, спортерфигдтские негритята.

Когда молодая хозяйка хотела без помехи посидеть одна, она шла к дереву массеры. Так и на другое утро после прибытия майора Рудхопа Адоя уединилась там, как мы уже сказали, и размышляла, сколь странным образом сбывается пророчество мулатки.

К тому же дерево массеры было для девушки священным. Это под ним ее отец любил присаживаться по вечерам перед заходом солнца и наблюдать, как его негры удовлетворенно и спокойно возвращаются в дома свои после дневных трудов. Когда Адое нужно было принять важное решение, она шла под тамаринд и там с трогательным и простодушным суеверием просила совета у тени отца.

Она полагала, что судьба решительно хочет ее брака с прекрасным европейцем, даже устраивает этот брак, и не сомневалась, что так оно и будет. Впрочем, покойный Спортерфигдт не раз говорил дочери о своем желании, чтобы она вышла замуж за европейца, а не за колониста, которые часто бывают отъявленными распутниками. Итак, предсказание Мами-За совпало с последней волей отца Адои.

Со всей восторженностью своего возраста и характера предавалась Адоя романтическим мечтаниям. То она грустила, думая, что прекрасный европеец, прежде чем стать ее супругом, перенесет множество опасностей. То ее беспокоило загадочное влияние зловещей пантеры, означавшей, по словам Мами-За, напасти, что грозят молодой чете и, может быть, погубят ее, ибо Мами-За, при всех своих кабалистических познаниях, не могла сказать, одолимо ли влияние пантеры.

Кроме того, девушке очень хотелось представить себе облик незнакомца. То так, то этак она рисовала себе мысленно его портрет. То он казался ей не по-мужски изнеженным красавцем, то, напротив, устрашающего вида воином. По временам Адоя сожалела, что не решилась побольше выспросить у майора о его друге.

Она вся была поглощена этими мыслями, когда к окружавшей куртину живой изгороди из пурпурной сирени, желтого жасмина и мимозы подошла Ягуаретта. Маленькая индианка в мадрасовом тюрбане сгибалась под тяжестью снопа цветов на обнаженном смуглом плече.

— Я принесла завтрак для васи-васи, массера, — сказала Ягуаретта.

Адоя не отвечала. Индианке пришлось повторить то же еще раз. Лишь тогда хозяйка подняла голову и рассеянно проговорила:

— Хорошо, малышка, неси его сюда.

— Как сюда! — в ужасе воскликнула Ягуаретта. — Как я могу войти в куртину, подойти к дереву массеры? Вы хотите, чтобы Ягуаретту съели злые пчелы? Вон, вон они уже летят на меня! За что они меня так не любят? — капризно продолжала индианка. — Что я им сделала?

Действительно, она, как ни странно, никак не могла приучить к себе пчел, хотя уже давно жила в Спортерфигдте. Несколько раз Адоя пыталась справиться с этой причудой своих крылатых стражей и входила в куртину, обняв индианку, как бы защищая ее. Пчелиная семья стояла на своем: всякий раз она начинала грозно жужжать, потом, несмотря на покровительство Адои, одна пчела больно жалила Ягуаретту, потом другая, третья… Адое так и не удалось перебороть их неприязнь.

Итак, Ягуаретта объявила хозяйке, что боится жителей дерева и не подойдет к ним. Тогда Адоя вышла из оцепенения и сказала:

— Правда, я совсем забыла. Так оставь цветы там и вели Купидону готовить баржу. Я хочу покататься по Комевине.

Ягуаретта положила к изгороди свою пахучую ношу и побежала исполнять распоряжение хозяйки.

Та обеими руками взяла сноп цветов и перенесла под дерево. И сразу поднялся особенный веселый шум и началось своеобразное и очаровательное зрелище. Туча пчел, сверкавших на солнце словно золотые блестки, закружилась вокруг девушки, едва не касаясь прозрачными крылышками ее лица, шеи и рук, а стая колибри — живых изумрудов и сапфиров — уселась ей на голову и на плечи. Они пока не трогали цветов, а просто радостно приветствовали хозяйку.

Сев в тени тамаринда, Адоя разделила сноп на несколько охапок поменьше и разбросала их вокруг себя на завтрак той и другой стае, а в каждую руку взяла по большому букету самых вкусных цветов для самых любимых птичек и пчел.

Адоя сидела на тростниковой скамейке; на ней было длинное муслиновое платье с бледно-розовым рисунком на белом фоне. Солнечные лучи, рассеянные широкими листьями тамаринда, трепетали на ясном белом челе девушки, слегка освещали завитки ее черных волос, золотили ее прелестную грудь, горели на двух больших букетах, которые она держала на коленях.

В правой руке у нее был букет для колибри. Он состоял из больших молочно-белых с карминовой каемкой цветов магнолии, нескольких веток гранадилл, усеянных крупными цветами, пурпурными изнутри, с ажурным белым венчиком и фиолетовым султаном, и, наконец, из иолант с серыми черешками, алыми разводами и лиловыми полосками.

Адоя помахала этим букетом, приглашая гостей, — и три колибри осторожно присели на край освещенного солнцем цветка магнолии. В тени птички казались темно-зелеными, на солнце же сверкали сапфировым цветом с багряным и малиновым отливом. На головке у них были зеленые хохолки с золотой бахромой, глаза блестели, как рубины, а крылья и хвост были словно из черного бархата с ультрамариновым оттенком.

Птички какое-то мгновение посидели на цветках, снова взлетели, потом подлетели обратно к цветам и стали сосать нектар, высунув длинные, как ярко-красные нити, языки. Необычайно красиво парили они над чашечками цветов, так быстро махая крыльями, что разглядеть можно было только некую крохотную призмочку, изредка вспыхивающую золотой, лазоревой или пурпурной искоркой. Наевшись, они забирались в блестевшие на солнце локоны Адои или же летали вокруг ее прекрасного чела, сверкая, как живые пиропы.

Пчелы меж тем покрыли золотистым роем букет в другой руке креолки — душистый букет из цирозелий с кистями мелких розовых цветочков, бледно-желтых в пурпурную крапинку банксий, серебрянолистых протеев с перистыми черно-фиолетовыми цветками и ярко-красных гладиолусов.

Адоя наслаждалась, глядя на прекрасных хозяев тамаринда, и, увлекшись, даже не заметила, как сержант Пиппер, застегнутый на все пуговицы, подошел к изгороди, отдал хозяйке честь и строевым шагом, не опуская руки от кивера, направился к ней.

Едва сержант переступил границу куртины, как рой, заметив непрошеного гостя, яростно накинулся на него — в одно мгновенье лицо Пиппера стало подобно улью.

Все произошло моментально — девушка не успела сказать сержанту, чтоб он был осторожнее.

Пиппер не ожидал такого нападения и такой боли. Он хотел закрыть лицо руками, но и руки его в тот же миг облепили пчелы и пронзили множеством жал. Нескольких он раздавил, но это не помогло: остальные лишь усугубили ярость, и сержанту ничего не оставалось, как с закрытыми глазами выскочить из куртины, со всех ног побежать к каналу и броситься в него с головой.

Молодая хозяйка, беспокоясь за несчастного Пиппера встала со скамейки и хотела кликнуть кого- нибудь ему на помощь. В этот миг раздался голос майора он спрашивал сержанта, куда, к дьяволу, он так бежит сломя голову. Пиппер не отвечал; майор пошел к куртине.