Особенно любил там отлить небезызвестный Аймаров. Подъем, раннее утро. Солдаты, зевая, тянутся в умывальник с полотенцами, туалетными принадлежностями и видят там знакомую картину — облегчающегося с блаженной улыбкой Аймарова. Он и его многочисленные земляки «облюбовали» крайний умывальник. Южные ребята так старались, что раковина сильно пожелтела, вокруг кружился рой мух, стоял смрад. Уборка умывальника считалась позорной, лишь «чмори», находящиеся в самом низу солдатской иерархии, убирали его. Это были отверженные. На них кричали, их пинали, заставляя работать. Грязные, забитые, они готовы были на всё, лишь бы их оставили в покое. Тот же Аймаров после посещения умывальника налетал на бедного солдатика с криками:

— Почэму умывальнэк воняэт? Убрат! Бистрей — живей, бистрей — живей!..

КПП — мой любимый наряд. Наша часть заступала в наряд по КПП № 3. Небольшой домик с вертушкой, с заборчиком, через который можно легко пройти на территорию гарнизона. Жара, по пыльной дороге проезжают автомобили, оставляя после себя клубы пыли. Нужно было успеть выбежать из КПП, чтобы опустить трос, преграждающий путь авто.

Служил в нашем полку старший лейтенант Пирогов. Он был авиационным техником. Молодой, высокомерный (недавно закончил военное училище), часто кричал на солдат. Любимым его выражением было: «Сгниешь в дисбате, мразь». И вот как-то раз я немного замешкался с пропуском его старенького мотоцикла. С ним была какая-то молоденькая девушка. Заехав на территорию, он начал на меня кричать и материться, желая, наверное, сразить знакомую своей крутизной. Его величеству пришлось ждать несколько лишних секунд! Его спутница весело рассмеялась, ее это очень рассмешило.

— Игорёк, не трать время на этих идиотов, — прощебетала она, презрительно взглянув на меня. — Что с них взять?

Крепко обняв своего спутника, она прошептала ему на ухо:

— Какой ты у меня крутой! Настоящий мужик, не то, что эти недоделанные чмошники!

Пирогов от таких слов, от счастья прям засиял, резко нажал на газ. Мотоцикл слегка приподнялся над землей передним колесом, задние колеса с дикой скоростью врезались в землю, выбрасывая фонтан камней и пыли.

На прощанье он выкрикнул любимый слоган — «Сгниёшь в дисбате!» — и умчался на своем драндулете, дымя и треща на всю округу.

Хамством отличались именно техники. Летчики в большинстве своем себе такого не позволяли, они намного были умнее, культурней и вели себя менее заносчиво. Хотя летчики, безусловно, являлись элитой не только ВВС, но и всей армии. Им полагались спецпайки, лучшая амуниция, большая зарплата и т. д. Ведь от их мастерства зависел успех любой операции, они управляли машинами, которые стоили кучу денег, да и рисковали они своей жизнью не сравнимо с механиками…

Задачи наряда по кухне были такими же, как и в учебке. Все должности — хлеборез, помощники поваров — занимали наши «южные друзья». Хлеборезом был азербайджанец Алиев. Небольшого роста, с темным лицом, похожий на уродливого паука. Прохаживаясь по обеденному залу, он всегда что-то громко кричал на своем гортанном языке, ему вторили многочисленные земляки из разных сторон столовой. Напоминало это стаю шакалов. Около его каморки постоянно толпились азербайджанцы со всего гарнизона. В варочном цехе орудовали узбеки, и их земляки в большом объеме поглощали «сэкономленные» продукты. Лишь русские почему-то были разобщены и не проявляли заботы друг о друге. Каждый за себя — гибельная идея.

Служили в нашей роте два эстонца — Матти Таска и Йоко Хукканен. Таска прибыл вместе со мной, а чуть позже подъехал и Хукканен. С Матти мы первоначально сдружились, но после прибытия его земляка он начал от меня отдаляться, и вскоре они общались только вдвоем.

В первое время мы с Таской довольно много разговаривали, он ничего не знал о Барнауле, и ему любопытно было узнать что-то новое про неизвестную для него Сибирь. Как-то, разоткровенничавшись, он кратко пересказал мне содержание письма, пришедшего от его отца. В нем старый эстонец умолял своего сына не жениться на «русской Маруське», для сохранения чистоты эстонского народа. Вот такая «дружба» народов. Таска очень заботился о своем здоровье, часто говорил мне:

— Щеня, нужно кушать масло, яйко, иначе мы умирай.

Действительно, ситуация с питанием была критическая. Кусок хлеба часто приходилось добывать с боем, я сильно похудел, остались кожа да кости. Осталась фотография того периода — показываю иногда знакомым, те меня не узнают. Так сильно похудел.

Усугубляло положение то, что в гарнизоне не было солдатской чайной, почему-то она была всё время закрыта. Так что, даже имея деньги, нельзя было их потратить. Ближайший гарнизонный магазин находился рядом с домами офицеров, куда вход солдат срочной службы был строго запрещен. Патруль безжалостно ловил просочившихся туда бойцов. Наказание было суровым — гауптвахта. Но голод гнал нас в этот магазинчик. Возвращаясь с добычей после опасного рейда, мы прятались где-нибудь в высокой траве. Обычно кушали хлеб, повидло, реже пряники, иногда пили болгарский сок.

— Белий пулка хлэпа, красивый панка павидла, сае…сь, — говорил Таска, с удивительной быстротой поглощая пищу. После таких обедов какое-то блаженство окутывало меня. Оказывается, как немного нужно человеку для счастья!

Но вскоре наша дружба с Матти закончилась. Этим летом (как, впрочем, и следующим) гарнизон накрыла эпидемия дизентерии. Полная антисанитария, грязь, мухи, тараканы, воровство в столовой и отсутствие должного контроля за приготовлением пищи со стороны командования делали свое дело. Я также переболел этой болезнью. При всех симптомах болезни (температура, частый жидкий стул, обезвоживающий организм) меня не сразу отпустили в санчасть.

Утром «добрый» дежурный по полку на просьбу отправить меня в санчасть, так как я заболел дизентерией, ответил жестко:

— Я тоже болею. Иди, служи, боец.

Дизентерией болели в то время многие, в том числе и Матти. Так вот, Таску скрутила нужда, и он «навалил» ночью прямо в ленинской комнате. Утром, когда начались разборки, он долго отпирался, затем подбежал ко мне и прошептал:

— Щеня, скащи, что это ты накакаль, а то мэня убивать, я дам тэбэ за это одын рупаль.

Я оторопел от такой наглости. Я послал его подальше, к его любимым родственникам в его Эстонию.

После этого случая я перестал с ним общаться, он еще сильнее замкнулся и был похож на затравленного рыжего зверька. Одного из котов, бежавших из казармы, называли Таской. Он тоже был рыжий, худой, облезший.

Положение эстонцев в казарме ухудшалось с каждым днем. Вскоре его и другого эстонца Йоко Хукканена обнаружили голых в одном из помещений штаба, где они были дневальными по штабу. Матти ласкал своего товарища, блаженно закатив глаза.

Меня это сильно шокировало. Проживая в сибирском «углу», сроду не видел «голубых». Зато «продвинутые» прибалты были явно не новичками в этом деле.

Опасаясь расправы, «голубков» поселили в штабе. Эстонцы стали «героями» всего гарнизона. Увидя их, многие кричали, махали руками, делали оскорбительные жесты. Пойдя в солдатскую чайную, они ели ноги унесли от разгоряченных кавказских парней.

Заступив в наряд по штабу, я спросил Таску:

— Зачем вы этим занимались? Ведь это противоестественно. Что, вам женщин не хватает?

— Я делаль массажь моему семляку, — и он скрылся в одной из дверей штаба. Больше я их не видел. Трудно сказать, что там произошло, но что они делали голые вдвоем в закрытом помещении во время наряда?

Через пять дней (всё это время они почти не выходили из штаба, за их безопасность никто не мог поручиться) этих «голубков» отправили в другую часть.

Неуставные отношения процветали, они были здесь так же естественны, как воздух или солнце. Конфликты возникали постоянно, часто на пустом месте.

В один из летних дней я был в очередном наряде — дневальным по роте. В спальном помещении