наказания по закону. Вы ведь все живете в одном селе, так сказать, одной семьей. Неужели не понятно, что я хочу решить вопрос миром, не выносить сор из избы? Я хочу, чтобы злоумышленник, человек заблуждающийся, понял, что он ступил под воздействием эмоций на шаткий путь. Что это ни к чему хорошему не приведет. Я хочу, чтобы этот человек осознал, покаялся, исправил свою ошибку, и на этом считать инцидент исчерпанным. Разве так будет не лучше для всех? Как вы считаете, гражданин Прокопенко?
– Я-то согласен, – кивнул управляющий. – Зачем человека позорить на все село, если он сам признается, согласится, что был не прав.
– Во-от! – многозначительно поднял палец Белоусов. – Давайте разбираться. Вы, гражданин Пашутин, чего имеете против церкви, когда постоянно выступаете со своей публичной критикой?
– Не на-адо ярлыки навешивать, гражданин участковый! – возмущенно проговорил Пашутин. – Я не против церкви выступаю, а против тех, кто благодаря попустительству отдельных представителей власти и псевдодемократии ущемляет интересы простого народа, трудящихся. Кто наживается на народе, растлевает его. Крестьянин должен работать на земле, а не музыку слушать и рисованием заниматься. Чему вы, гражданин священник, собираетесь учить в своей воскресной школе детей? Им нужно прививать навыки общественно полезного труда, учить земледелию, научной агротехнике, трактор, в конце концов, водить. А они псалмы собираются петь! Вот в советские времена, которые вы все так хаете, профессиональное образование было на должной высоте. На деревне держалось все государство, крестьянин был уважаемым человеком.
– Лейтенант, можно я отвечу? – неожиданно попросил Овчаров, сидевший до этого с равнодушным видом. – Вы, Пашутин, говорите об уважении к крестьянину в советские времена. Так вспомните в цифрах, каков был уровень жизни крестьянина. Сколько он мог заработать в колхозе на своих трудоднях. В то время как в городе инженер получал от ста двадцати до ста шестидесяти рублей в месяц, а хороший рабочий- станочник мог получить до двухсот – двухсот восьмидесяти. Что получал крестьянин? Да то же самое, только не в месяц, а в год. Согласен, были трактористы, шоферы, другие технические специалисты, которые были заняты круглый год, а не только в период страды. Те – конечно! Они и по шестьсот, и по восемьсот рублей в год зарабатывали. А насчет паспортов, которые хранились в правлении и на руки не выдавались? Для чего это делалось? Чтобы нищие крестьяне не разбегались из деревень. Куда же вы без паспорта в советское время денетесь? Один путь, чтобы мир поглядеть, – армия. Да еще иногда учиться в сельскохозяйственные и педагогические вузы отпускали самых лучших. Только по направлениям и с обязательством вернуться в родной колхоз после окончания. Под угрозой уголовной ответственности, потому что было распределение, нужно было отработать. А там снова паспорт в сейф – и ку-ку! Вы что же, за крепостное право, Пашутин?
– Не знаю я, каких вы там книжек начитались и какой западной пропаганды наслушались, – отмахнулся Пашутин. – Вам выгодно распускать грязные слухи о временах истинно народной власти. Потому что мораль была высока и патриотизм крепок. Народ войну выиграл, Гитлера победил!
– Об этом никто не спорит, – серьезно кивнул Овчаров. – Тут я горжусь своей страной и русскими людьми. Русского не зли, с русскими дружить надо. Доведешь – потом не остановишь. Чего-чего, а воевать мы умеем. Всему миру и не одно столетие доказываем. А вот насчет морали в советские времена вы тоже погорячились.
– Вы о своей морали пекитесь, – заявил Пашутин. – Народ не тем воздухом дышит, не то впитывает с вашего телевидения. Чего далеко ходить? Вон Дашка Кузнецова знала, что священник семейный, а весь прошлый год самым бесстыжим образом увивалась рядом с ним. Может, и было чего у них, мы того не знаем.
Отец Василий поперхнулся от неожиданности и открыл рот, чтобы возмутиться, но его остановил Прокопенко.
– Ты, Пашутин, кончай всех грязью мазать, – проворчал управляющий. – Баба благодарна отцу Василию по гроб жизни за спасение, а ты выдумываешь невесть что.
– Дашка – баба известная, – продолжал настаивать Пашутин, – она своего не упустит. И без мужика уже сколько живет, и авансы батюшке делала, да и он к ней захаживал. Я что, не видел?
– Как вам не стыдно, – не выдержал наконец отец Василий. – У нее ведь мать умирала тогда. Исповедовать я приходил.
– А сейчас к ней кто ходит? – не унимался Пашутин, довольный, что разговор переменил шаткую политическую окраску на бытовую. – Мужика у нее в доме замечали, только прячутся они. Или женатый похаживает, или еще кто, облеченный властью и доверием народным. Вот и прячется, чтобы похоть свою скрывать. Что, Гусев, не так? – неожиданно спросил Пашутин.
– А я-то что? – недовольно спросил тот.
– Так ты же мне сам рассказывал, что она тебя от ворот развернула. А в доме явно мужик тогда был. Было дело?
– Выпимши я был, – неопределенно ответил Гусев.
– Но факт-то остается, – довольно заметил Пашутин, – зафиксированный факт.
– Граждане, давайте не отвлекаться, – наконец прервал споры участковый. – Дарья Кузнецова отношения к делу не имеет. Мы говорим о фактах неприязненного отношения к батюшке лично и к церкви в частности. А такие факты мы тут как раз и вскрыли. Вы, Гусев, тоже не отмалчивайтесь. Кто устроил скандал в храме на празднике открытия воскресной школы, кто предъявлял претензии служителям церкви и, в частности, отцу Василию?
– Выпимши я был, – снова пробурчал Гусев.
– Между прочим, Гусев, – строго сказал Белоусов, – я бы на вашем месте так упорно состояние опьянения в этот день не афишировал. Вы знаете, что совершенное противоправное или уголовное деяние в состоянии алкогольного опьянения рассматривается как отягчающее вину обстоятельство?
– Где вы краску взяли? – неожиданно ткнул пальцем Белоусов в Гусева.
– Я? Так я ничего и не красил, то есть не пачкал, – не очень уверенно стал упираться Гусев.
– Официально заявляете? Понимаете, что потом я вас привлеку за лжесвидетельство?
Отец Василий с удивлением посмотрел на участкового. То, что он сейчас говорил Гусеву и чем его пугал, было откровенной глупостью. Никакого протокола не велось, да и объяснения, которые мог письменно получить участковый, грубо говоря, особого веса в следственной практике не имели. Вот если бы тот сидел на допросе у следователя, под протокол допроса, да расписавшись, что предупрежден об ответственности за отказ от дачи показаний или дачу заведомо ложных показаний, тогда – да. А в этой ситуации слова участкового были дешевым разводом для несовершеннолетних. Белоусов уловил взгляд священника и еле заметно подмигнул ему. Значит, умышленно несет всю эту ахинею. Не очень умный ход, но кто его знает?..
Гусев нахмурился и замолчал совсем. Пашутин как-то поспешно бросился ему на помощь.
– Вы это прекратите – запугивать вашими жандармскими методами трудящегося человека! – потребовал он, забыв в запале спора, что Гусев уже около года как нигде не работал.
– Тихо, тихо, Пашутин, – попытался осадить коммуниста участковый. – Не давите на следствие. Белую масляную краску у нас можно взять всего лишь в двух местах. У рабочих, которые ремонтируют пристройку к опорному пункту, но этот источник я сразу отметаю. А еще такую краску можно взять в хозяйстве предпринимателя Овчарова, где ведутся ремонтно-строительные работы.
– Так, командир! – возмутился теперь уже предприниматель. – Ты чего? Теперь на меня наезды делаешь? На какой хрен мне для церкви гадить, если я сам постоянно пожертвования делаю, да еще не маленькие? Между прочим, от чистого сердца, а не как дань моде.
– А, например, по сговору с самим настоятелем храма иереем отцом Василием, – не очень громко, но веско предположил участковый. – Пашутин и Гусев его сильно раздражают своим поведением. Вот вы в сговоре могли и подставить их. Как вам такой вариант, а, батюшка? – Теперь Белоусов повернулся уже к священнику.
– По-моему, вы просто сошли с ума, – ответил спокойно отец Василий. – Как вам такое в голову могло прийти? Меня в селе знают не первый день…
– Знаю, знаю, – махнул рукой участковый, – наслышан. Герой вы и спаситель. Один двух беглых уголовников задержали, с Корнеем разобрались. Только это как раз против вас и свидетельствует. Не очень
