высохла, как старая лоза. Слезы? Вот пустяк! Это просто так. Южный ветер засорил глаза. Замер Пьер голубоглазый, в щеку уперев кулак. Над пустой конфетной вазой пьяно плачет длинный Жак. В синей шапочке матросской, ощущая в сердце боль, часто пышет папироской сын крестьянский — рыжий Поль Первый раз за все разлуки и военную судьбу он почувствовал, как руки стосковались по серпу. Песня смолкла. Крики «браво», задушевный разговор. Только черные зуавы тянут розовый ликер. — Мне пора. — Да вроде рано. — Ждет мамаша на беду!.. — Приходи на судно, Жанна! — Обязательно приду! Снова говор, звон стакана. А сердца — в родных краях… Шпик с усами таракана появляется в дверях. Что, ребята, не сидела здесь чернявая одна? — А тебе какое дело? Или бросила жена?.. Длинный Жак взболтнуть собрался. Пьер толкнул соседа в бок. — Здесь никто не появлялся… Очень скучный погребок… Шпик ушел. Несет туманом. Срок подходит двигать в порт. Руки тянутся к карманам, а в карманах…— что за черт! — по листку бумаги смятой, и слова — ладони жгут… — Вот так впутались, ребята, за такое дело — суд… * * * Болит от ударов прикладами тело. Безмолвие. Кладбище. Темень и слякоть. За пять или десять шагов до расстрела — не плакать! Ах, Жанна, ты слышишь? Не плакать! Жгли грудь папиросами… Били- Кололи… Не грудь, а огонь под отрепьями блузки… Различны слова, одинаковы роли: по-русски — палач, и палач — по-французски. А скоро покроется всходами поле. Помашет цветами акации ветка… Жгли грудь папиросами. Били. Кололи. Но нужного списка
