располагать к беседе.

— Ну ладно. Спасибо, что позвонил, — заключил Брэд. — Большое спасибо. Я был очень рад поболтать с тобой.

Повесив трубку, он задумался. Понял ли Брэд, кто ему звонил? Действительно ли он вспомнил то, о чем я говорил? Судя по его голосу, он вряд ли когда-нибудь выйдет из больницы.

Затем он снова набрал номер. Он не мог не позвонить, хотя знал, что Брэд лежит в психушке, знал про смерть Кларенса и понимал, в каком плачевном состоянии находится Феба после инсульта, — все это давало ему немало пищи для размышлений, так же как и воспоминания Гвен о том, как он учил Нэнси петь «Улыбайся!» не хуже Ната Кинга Коула. На этот раз он позвонил Эзре Поллоку, которому оставалось жить не больше месяца, но, как ни странно, когда его приятель сам снял трубку, голос у него был веселый и полнозвучный, и говорил он с таким же апломбом, как всегда.

— Эз, — сказал он, — как у тебя дела? Вроде настроение у тебя ничего.

— Я сразу оживаю, когда мне кто-нибудь звонит, потому что теперь болтовня по телефону стала моим единственным развлечением.

— Ты разве не в депрессии?

— Никак нет. У меня не хватает времени на депрессию. Нынче я — сама сосредоточенность. — Засмеявшись, Эзра добавил: — Теперь я вижу все насквозь.

— И себя тоже?

— Да, и себя самого. Хочешь верь, хочешь нет, но я сорвал с себя все наносное, всю эту ерунду и теперь хочу докопаться до самой сути. Я начал писать мемуары о рекламном бизнесе. Прежде чем уйти из этого мира, нужно трезво оценить все что было, посмотреть фактам в лицо. Вот так, парень. Если бы я прожил еще немного, я бы написал отличную вещь.

— Не забудь включить в свои мемуары тот случай, когда ты в панике ввалился ко мне в кабинет и сказал: «У нас все горит. Чтобы завтра утром, не позже, раскадровка лежала у меня на столе!»

— Но это же сработало!

— Ты всегда был старательным и исполнительным парнем. Помнишь, Эз, я как-то спросил тебя, почему это гребаное средство для мытья посуды, которое мы рекламировали, должно бережно относиться к нежным женским ручкам? Ты принес мне целый трактат про алоэ. Я тогда еще получил приз как лучший художник-постановщик рекламного ролика этой компании, и все благодаря твоему трактату. Премию следовало бы вручить тебе, а не мне. Когда тебе станет получше, мы пообедаем вместе, и я принесу тебе статуэтку.

— Вот это да! — обрадовался Эз.

— А как у тебя с болями? Очень страдаешь?

— Да, боли есть. Но я научился справляться с ними. У меня есть особые препараты, и за мной наблюдает пять докторов. Целых пять штук! Онколог, уролог, терапевт, медсестра из хосписа да еще и гипнотизер, который помогает мне преодолеть тошноту.

— А от чего тебя тошнит? От лекарств?

— Рак дает тошноту. Меня то и дело выворачивает наизнанку.

— Тебя это мучит больше всего?

— Иногда из-за простаты у меня такие приступы боли, будто я пытаюсь извергнуть ее наружу и не могу.

— А нельзя ее вырезать?

— От этого не будет никакого проку. Сейчас уже слишком поздно, а это очень серьезная операция. Я теряю вес. Анализы крови очень скверные. От операции я настолько ослабею, что мне придется на время приостановить лечение от рака. Это все большая лажа, что простатит развивается медленно, — сказал Эзра. — Болезнь надвигается на тебя с быстротой молнии. Еще в середине июня я знать не знал, что такое простатит, но уже к середине августа опухоль так разрослась, что стало поздно ее оперировать. Она увеличивается с каждым днем. Так что следи за своей простатой, мой мальчик.

— Очень печально все это слышать. Но я рад, что ты остался собой и голос у тебя бодрый. Ты такой же, как всегда, а может, еще и лучше прежнего.

— Все, что я хочу, — это написать мемуары, — произнес Эзра. — Я так долго говорил об этом, что пришла пора приняться за дело. Хочу описать все то, что произошло со мной в нашем бизнесе. Если я смогу закончить мемуары, люди узнают, кто я такой. И если мне удастся выполнить задуманное, я умру с улыбкой на лице. Ну а у тебя как дела? Ты доволен работой? Как твои занятия живописью? Ты всегда говорил, что хочешь писать картины. Ну и как, пишешь?

— Да, пишу. Каждый день стою за мольбертом. У меня все хорошо, — солгал он.

— Знаешь, я мог бы и не написать эту книгу. Как только я вышел на пенсию, я решил заняться мемуарами, но мне все время что-то мешало. Но как только я заболел раком, все препятствия отпали сами собой. Теперь я могу делать все что хочу.

— Очень жестокая терапия для писателя, переживающего творческий кризис.

— Угу, — согласился Эзра. — Наверно, да. Врагу не посоветую. Знаешь, я обязательно выкарабкаюсь. Вот поправлюсь, и мы обязательно пообедаем вместе, и ты принесешь мне статуэтку. Доктора говорят — когда я вылечусь, я смогу вернуться к нормальному образу жизни.

Если к нему уже ходит сиделка из хосписа, врачи вряд ли могли сказать ему такое. Хотя, впрочем, они могли сказать это ему только для того, чтобы поддержать дух больного, а может, он все себе вообразил или в нем говорила самонадеянность, его поразительная, неискоренимая самонадеянность.

— Ну хорошо, Эз. Буду держать за тебя кулаки, — сказал он. — Я тебе сейчас дам мой номер телефона, позвони, если захочешь поболтать со мной. — И он продиктовал ему свой номер.

— Хорошо, — откликнулся Эз.

— Я все время здесь. Будет настроение — звони. Звони в любое время. Позвонишь?

— Обязательно.

— Ну давай. Буду ждать. Пока.

— Ну пока. До скорой встречи, — проговорил Эзра. — Не забудь отполировать статуэтку.

После трех звонков подряд он провел долгие часы в раздумьях о предсказуемой банальности и бессмысленности телефонных переговоров, которые он вел только для того, чтобы подбодрить своих собеседников; после попытки поднять настроение своим коллегам, оживляя воспоминания о прошлой жизни, после тщетных усилий найти хоть что-нибудь, что могло бы заставить их хоть на шаг отойти от края пропасти, он захотел не только поговорить с дочерью, которая дежурила у Фебы в больнице, но и поддержать свой дух, позвонив родителям. Ах, если б только он мог побеседовать с матерью и отцом! Но он давно понял этот непреложный закон: ничто на свете не может противостоять бешеной атаке смерти, означающей конец жизни. Если бы он раньше знал о предсмертных муках каждого мужчины и женщины, с которыми ему доводилось встречаться на протяжении своей карьеры, если бы он мог раньше выслушать трагическую историю каждого с их сожалениями о потерях, о стоическом перенесении страданий, о страхах, паническом ужасе и благоговейном трепете перед жизнью и смертью; если бы он знал о каждой вещи, принадлежавшей им и оставшейся с ними до последнего дня, но с которой они теперь прощались навсегда; если бы он понимал, как медленно, но верно разрушается их организм, он бы не отходил от телефона дни и ночи напролет, и тогда, быть может, ему удалось бы сделать еще несколько сотен звонков. Старость — ужасная штука. Это не борьба за выживание — это бои без правил.

Когда он в очередной раз отправился в госпиталь для ежегодного обследования, УЗИ показало, что у него произошла закупорка правой сонной артерии и что ему необходима операция. Это была уже седьмая госпитализация за последние несколько лет. Новость ошеломила его — он и так был подавлен из-за утреннего звонка, когда ему сообщили о смерти Эзры Поллока; обдумав ситуацию, он решил, что на этот раз хотя бы его будет оперировать тот же хирург, специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям, и операция ему предстоит в том же госпитале; теперь он будет умнее и попросит дать ему общий наркоз вместо местного, чтобы ничего не чувствовать, отключиться, проваливаясь в небытие. Основываясь на собственном опыте перенесенной операции на левой артерии, он изо всех сил пытался убедить себя, что все это сущие пустяки и ему совершенно незачем беспокоиться, поэтому он даже не стал тревожить Нэнси известием о грядущей госпитализации, особенно теперь, когда она дежурила у постели больной матери. Однако он приложил немало усилий, чтобы разыскать Морин Мразек, но через несколько часов исчерпал