вызваны пожарные; надо сказать, подъехали они довольно быстро. Команда тут же приступила к тушению, но практически ничего нельзя было сделать: сразу же после приезда пожарных рухнула крыша. Хотя в тушении участвовало около ста человек и более десяти брандспойтов, к трем часам утра от завода «Н. Н. Глебов и К°» ничего не осталось — только слабо дымились голые стояки стен.

За пожаром наблюдали почти все обитатели соседних домов. Многие из них вышли на улицу; столпились у пустыря и жильцы дома, в котором дворничал Баскин. Жильцы тревожно хмурились, наблюдая за струями брандспойтов и изредка вырывающимися вверх столбами пламени. Только сам Баскин, присев на корточки у распластанного на земле мохнатого тела, молча плакал. Шарик лежал неподвижно, казалось, он присел перед последним смертельным прыжком. Г олова пса была размозжена, но глаза все еще глядели на постепенно стихающее пламя, а угрюмо приподнявшиеся губы, обнажив бессильные теперь клыки, все еще угрожали кому-то.

Арсений Дмитриевич Пластов, высокий, подтянутый, с глубоко посаженными карими глазами, горбатым, несколько хищного вида носом и вьющимися каштановыми волосами, рано утром вернувшись с прогулки и открывая дверь с медной табличкой «К. с. А. Д. Пластов, присяжный поверенный», усмехнулся. Когда-то этот адрес на Моховой, 2, и медная табличка были известны многим, теперь же о них постепенно начинают забывать. Сам же он, хозяин таблички, тридцатишестилетний Арсений Пластов, за эти годы карьеры так и не сделал, застыл на все том же «к. с.»[1], став адвокатом без клиентуры. Он, Арсений Пластов, которого еще в девятьсот четвертом весь Петербург считал модным начинающим юристом, выигрывавшим подряд все процессы, за которые брался, пал жертвой цеховой конкуренции. Да, именно так. Пожалуй, тогда, в девятьсот четвертом, он был слишком молод. И многого не учитывал. Был слишком независим, слишком смело выступал в печати против чинопочитания, негласной иерархии. Да и других, не нравившихся ему порядков и нравов, царящих в среде петербургской адвокатуры. Главным же, он это теперь отлично понимает, были его высокие гонорары. На адвокатов города они действовали, как красная тряпка на быка. Всего этого, вместе взятого, — независимости, гордости и гонораров — петербургская адвокатура ему не простила. Позже, размышляя над случившимся, он пришел к выводу: на него специально искали компрометирующие материалы. И, когда этих материалов так и не нашли, решили создать один-единственный материал. Увы, это удалось…

Все началось с сущего пустяка. Тогда, в девятьсот четвертом, он был принят в общество. И, как член общества, входил в один из закрытых клубов Санкт-Петербурга. Естественно, как было принято, играл там в карты. Именно после одной из карточных игр и произошел тот самый «сущий пустяк». Один из его партнеров по клубу, ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, задержал карточный долг. Ничего особенного в этом не было, такое случалось и раньше, однако, когда при случае с улыбкой Пластов в клубе напомнил ротмистру, что хотел бы знать дату, когда уважаемый партнер отдаст долг, ротмистр неожиданно при всех назвал его шулером. Извинений, которых потребовал Пластов, не последовало, и Пластов просто вынужден был вызвать ротмистра на дуэль. Они стрелялись; ротмистр промазал, Пластов, отлично владеющий оружием, выстрелил вверх.

На следующий же день после дуэли Пластов от секундантов ротмистра узнал, что накануне инцидента тот получил анонимное письмо, в котором перечислялись якобы имевшие место случаи многочисленного шулерства Пластова. Добившись в конце концов встречи с ротмистром, Пластов объяснился, легко доказав, что письмо — фальшивка. Однако было уже поздно. Инцидент с обвинением и дуэлью получил широкое освещение в петербургской печати. Причем было ясно: все газеты явно действуют по чьему-то наущению. Ибо только этим можно было объяснить, что заголовки всех без исключения публикаций представляли собой один из вариантов фразы: «Известный адвокат Пластов обвиняется в шулерстве».

Вскоре после этого происшествия городская коллегия адвокатов, действуя явно тенденциозно, исключила Пластова из своих рядов. Конечно же, Пластов подал апелляцию и через два года, приведя неоспоримые доказательства своей невиновности, добился восстановления. Однако время сделало свое: репутация, а с ней и клиентура были для него практически потеряны. Так что все эти годы он еле тянул, растягивая как только можно накопленные ранее средства.

Пластов вошел, прикрыл дверь. Квартира была пуста. Никаких видов на женитьбу у него пока не было, от прислуги же и секретаря он вынужден был отказаться, когда потерял право преподавания и последнюю состоятельную клиентуру. Гонорары, случавшиеся теперь, были более чем скромными, и он все чаще думал, что четыре комнаты на одного в его положении слишком много. Рано или поздно, но от этой роскошной квартиры придется отказываться. Пластов отлично понимал: к нему, к самому его горлу подступает бедность. А ведь он тысячу раз мог и может сейчас вернуть себе клиентуру и богатство. Достаточно лишь повиниться перед властями, выступить в печати, заверить верхушку адвокатского корпуса в лояльности, и он будет прощен. Но Пластов знал себя и знал, что никогда этого не сделает. Хотя искушение наступало довольно часто, ведь он давно уже жил, перебиваясь кое-как, занимая деньги у родственников, и кругом было должен. Даже соседке по этажу Амалии Петровне, по договоренности присматривавшей за его квартирой и изредка готовившей ему обед. Пластов прошелся по кабинету, тронул корешки книг и в это время раздался звонок.

Пластов открыл дверь. За ней стоял хорошо одетый человек среднего роста, лет сорока — сорока пяти, с небольшой русой бородой. Он выглядел уверенным и знающим себе цену; впрочем, в спокойных глазах адвокат уловил знакомую ему растерянность попавшего в беду клиента.

— Меня зовут Николай Николаевич Глебов, глава фирмы «Н. Н. Глебов и К°». Вы Арсений Дмитриевич Пластов?

— Совершенно верно. Прошу.

Проходя вслед за гостем в кабинет, Пластов попытался вспомнить все, что читал в последних газетах о случившемся три дня назад пожаре на заводе Глебова. Как назло, в голове вертелись лишь общие слова: «пожар на электромеханическом заводе» и «миллионный убыток».

— Я весь внимание, Николай Николаевич.

— Прежде всего, Арсений Дмитриевич, хотел бы надеяться, что разговор останется между нами.

Усевшись в кресле, адвокат попытался рассмотреть гостя. Взгляд спокойный, в нем чувствуется ум и доброта, несмотря на напряженность.

— Можете всецело на меня рассчитывать. Я адвокат, и этим все сказано.

— Наверняка вы слышали о пожаре, случившемся на моем заводе в воскресенье? Завод сгорел, его больше не существует. Я хочу получить страховую премию, но обстоятельства подсказывают: без услуг юриста мне не обойтись. В качестве вознаграждения хочу предложить вам три процента от страховой суммы.

Пластов осторожно придвинул к гостю сигары — сам он не курил. Судя по поведению Глебова, дело не простое, раз речь сразу же пошла о вознаграждении.

— Где вы застрахованы? В «Фениксе»? Или в «России»?

В «России».

— Сумма страховки?

— Полтора миллиона рублей.

Пластов с огорчением поймал себя на том, что высчитывает, сколько составят три процента от полутора миллионов. Сорок пять тысяч рублей. Да, о таких суммах он давно уже забыл и думать.

— Уточним: эти полтора миллиона вы получаете при любом несчастном случае?

— В страховом соглашении написано: при полной гибели объекта. Точнее: при уничтожении 90 % стоимости предприятия.

— И сейчас как раз тот самый случай?

— Да, тот самый. Вот страховой полис… — Глебов достал из кармана полис и положил на стол.

— Кто обычно защищает ваши интересы?

— Контора «Трояновский и Андерсен».

Трояновский входил в состав той самой адвокатской верхушки, от милости которой в конце концов