пѣхотныя и кавалерійскія части, уводя съ собой и лошадей.

Бродившіе въ арміи слухи въ средѣ партизанъ производили тяжелое, болѣзненное впечатлѣніе, но никто изъ нихъ и не подумалъ ни о распыленіи, ни тѣмъ болѣе о какомъ-либо предательствѣ.

Настроеніе у юношей было глубоко подавленное, но они съ прежнимъ мужествомъ и самопожертвованіемъ готовы были и впредь безоглядно подчиняться своимъ начальникамъ и нести свой тяжкій кровавый крестъ.

Одиннадцать орудій со всѣхъ сторонъ безперерывно громили колонію, но люди, точно ихъ это мало касалось, не трогались съ своихъ мѣстъ.

Сѣрые, голубые и разныхъ темныхъ оттѣнковъ безстрашные глаза на молодыхъ, загорѣ-лыхъ лицахъ подъ вой и грохотъ шрапнельныхъ и гранатныхъ разрывовъ устремлялись вдаль.

Глубокая, безнадежная тоска свѣтилась въ нихъ.

О чемъ думали эти молодые, такъ много пережившіе люди?

О большевистскихъ шрапнеляхъ? Но развѣ на своемъ недолгомъ вѣку они мало видѣли ихъ? Развѣ не привыкли къ нимъ? О томъ, что ждетъ ихъ впереди? Но развѣ они сомнѣвались въ томъ, что участь каждаго изъ нихъ уже предрѣшена? Что они такъ же мужественно, и славно умрутъ на полѣ брани, какъ умерли уже многія и многія тысячи ихъ братьевъ и товарищей, умерли за обманутую и поруганную Родину, ту Родину, которая сейчасъ въ своемъ самоубійственномъ умопомѣшательствѣ ополчилась противъ нихъ — ея самыхъ вѣрныхъ, любящихъ и доблестныхъ сыновъ.

Нѣтъ. Объ этомъ они не думали. Безысходная печаль обуревала ихъ головы.

Они чувствовали себя осиротѣлыми, брошенными и глубоко скорбен о своей незамѣнимой утратѣ.

Зачѣмъ ты, вождь любимый, оставилъ насъ? Развѣ мы не оберегали тебя? Зачѣмъ на зло судьбѣ всегда игралъ своей безцѣнной головой? Зачѣмъ? Или не вынесла смердящей лжи твоя правдивая казацкая душа? Или твой духъ титана изнемогъ въ борьбѣ съ несметной ратью подлости и грязи, поднявшейся со дна? Вѣдь тучи комаровъ одолѣваютъ и слона. Мы это знаемъ. И что же вышло? Кто замѣнилъ тебя на посту отвѣтственномъ и тяжкомъ? Мелкіе, презрѣнные людишки съ душой трусливого пономаря, и посмотри, что сдѣлали они, лишь ты смежилъ на вѣки свои очи? Твоихъ подшибленныхъ орлятъ, безпомощныхъ и беззащитныхъ, предали на растерзанія, глумленія свирѣпому врагу... И что же дальше ждать отъ нихъ? Придетъ пора и въ свои сроки предадутъ они и всѣхъ насъ хаму, дабы спасти лишь свои шкуры.

Такія мысли бродили въ головахъ добровольцевъ.

Большевистская канонада по колоніи длилась до наступленія темноты.

Кавалерія днемъ отдыхала въ полѣ: обозѣ, которому въ страшной тѣснотѣ маленькой колоніи уже невозможно было держаться, еще засвѣтло окольными тропами, подъ рвущими-ся шрапнелями и гранатами былъ выведенъ въ поле въ верстѣ отъ Гначбау; пѣхота цѣлый день безъ передышки боемъ защищала отъ большевиковъ подступы къ колоніи.

Положеніе создалось критическое, такъ какъ у добровольцевъ оказалось не больше полдюжины снарядовъ, которыхъ берегли на самый крайній случай, а изъ артиллерійскаго парка всѣ патроны были уже розданы по рукамъ.

Передъ заходомъ солнца изъ обоза видно было, какъ, поднимая густыя облака пыли, мимо него окольною дорогою проскакала кавалькада изъ членовъ кубанскаго правительства

и рады съ охранявшимъ ихъ многочисленнымъ, отлично одѣтымъ, бывшимъ царскимъ казачьимъ конвоемъ, промчались еще какія-то конныя части и быстро скрылись изъ вида.

— Эти подлые трусы вонъ какъ охраняютъ свои драгоцѣнныя особы! — роптали въ обозѣ. — А насъ бросили на расправу большевикамъ. Эхъ, всталъ бы Корниловъ изъ гроба...

Стемнѣло. Сзади, влѣво отъ оставленной колоніи все еще часто сверкали вспышки выстрѣловъ и грохотали большевистскія пушки.

Въ обозѣ стали бродить тревожные, скверные слухи о томъ, что комаидованіе рѣшило пожертвовать ими, что боевыя чacти будто бы куда-то ушли.

Дѣйствительно, на военномъ совѣтѣ въ Гначбау остановились на мысли — въ крайнемъ случаѣ пожертвовать обозомъ и ранеными въ виду того, что безъ артиллеріи и даже безъ патроновъ при наличіи всего 1800-2000 бойцовъ немыслимо охранять обозъ въ 1500 повозокъ.

Обыкновенно спокойный и тихій на стоянкахъ даже подъ огнемъ непріятеля обозъ, теперь наполнился снующими между повозками людьми и тревожнымъ гуломъ голосовъ.

Ропотъ и смятеніе съ каждой минутой усиливались.

Всѣ волновались. Поднялись крики. Звали обознаго коменданта.

Не оказалось ни его самого и никого изъ его помощниковъ.

Волненіе возрастало.

Тревожные, скверные слухи какъ-будто оправдывались.

Вскользь брошенныя, неосторожныя слова и предположенія, передаваясь по повозкамъ, вырастали въ определенные и кошмарные выводы.

Всѣ останавливались на одной страшной мысли: новый командующій генералъ Дени-кинъ началъ свое водительство арміей тѣмъ, что въ Елизаветинской бросилъ тяжелоране-ныхъ, въ Гначбау сдѣлалъ тоже. Вчера подъ Садами кавалерія Эрдели оставила на полѣ послѣ побѣдоноснаго боя около 300 своихъ убитыхъ и раненыхъ на поруганіе врагу. Ничего подобнаго не могло быть при Корниловѣ. Никто и помыслить не посмѣлъ бы поступить такимъ образомъ. Корниловъ не пощадилъ бы виновныхъ. Почему же такъ съ первыхъ ша-говъ зарекомендовавшему себя Деникину не бросить теперь и весь связывающій его по рукамъ и ногамъ обозъ и не спасать свою драгоцѣнную особу, прикрываясь одной только ар-

міей? Это легче.

Больше всего горячились и кричали въ обозѣ гражданскіе бѣженцы, тѣ разные «общественные» дѣятели, которые въ свое время либеральничали, подготовляли революцiю, хвалили «растреклятый» самодержавный режимъ, а теперь за спиной многострадальной арміи спасали свои шкуры отъ проявленія тѣхъ «свободъ», которыя они съ ослинымъ упорствомъ всю жизнь насаждали.

Особенно неистовствовалъ и сѣялъ панику одинъ всероссійски извѣстный своей печальной памяти дѣятельностью «государственный» мужъ.

Огромный, толстый, съ выдавшимся, горбатымъ носомъ, подобно копнѣ сѣна, сидя верхомъ на большой, гнѣдой лошади, онъ своимъ громоподобнымъ басомъ извергалъ цѣлые потоки проклятій на головы новаго, преступнаго командованія.

Раненые, а ихъ насчитывалось болѣе полутора тысячи человѣкъ, держали себя значите-льно тише.

Почти не сомнѣваясь въ томъ, что они брошены на расправу врага, эти калѣки со дна повозокъ достали ружья и зарядили ихъ послѣдними обоймами.

У каждаго изъ нихъ еще днемъ отобрали всѣ патроны, оставивъ на рукахъ только по пяти: четыре для врага и пятый для себя.

Въ послѣдній часъ они еще горѣли желаніемъ сразиться съ ненавистнымъ, презрѣннымъ врагомъ.

Юрочка, какъ и всѣ его товарищи по несчастію, тоже вытащилъ свою винтовку, тщательно осмотрѣлъ ее, протеръ тряпкой, нѣсколько разъ щелкнулъ затворомъ, зарядилъ и терпѣливо сталъ ожидать дальнѣйшаго.

Ни паники, никакого испуга онъ не ощущалъ.

Что жъ, умирать, такъ умирать. Пора. Ему не хотѣлось только попадаться въ руки врага, но съ этой стороны онъ былъ обезпеченъ и потому спокоенъ.

Въ Гначбау въ повозку Екатерины Григорьевны положили третьяго раненаго — молодого, веселаго