У чернецовцевъ боевой практикой выработались свои правила, неуклонно проводимыя ими въ жизнь.

Всецѣло полагаясь на опытъ и предусмотрительность своего вождя, они признавали только наступленіе, враговъ не считали и принимали бой во всякое время, взаимная выручка основывалась на старомъ принципѣ: «одинъ за всѣхъ и всѣ за одного», бросить своихъ убитыхь или раненыхъ на поруганіе врагу считалось несмываемымъ позоромъ.

Юрочка жилъ исключительно интересами своего отряда и войны.

Незамѣтно для себя онъ схватывалъ, впитывалъ и усваивалъ всѣ установившіеся навыки, сноровки и обычаи своей среды.

Онъ оказался спокойнымъ, отважнымъ бойцомъ, съ прекраснымъ характеромъ. Его любили.

Теперь пролитая человѣческая кровь, трупы, страданія раненыхъ не производили на него прежняго тягостнаго впечатлѣнія.

Это являлось той обыденной житейской обстановкой, среди которой онъ жилъ, та атмосфера, которой онъ дышалъ.

Эта обстановка стала для него такой же естественной и неизбѣжной, какъ прежде были роскошь, удобства и всѣ тѣ благопріятныя условія, которыми онъ былъ окруженъ съ самой колыбели и которыхъ онъ не замѣчалъ, пока не лишился ихъ.

Теперь Юрочка о прошломъ вспоминалъ не часто, некогда было. Походы и бои чередовались съ шумными, веселыми пирушками-праздниками побѣдъ, въ которыхъ молодой и жизнерадостный Чернецовъ съ своими офицерами принималъ дѣятельное участіе.

Жизнь передъ Юрочкой развернулась хотя опасная и тяжелая, но яркая, полная сильныхъ ощущеній и часто даже веселая, тѣмъ болѣе, что чернецовцамъ вездѣ сопутствовали побѣды.

И это окрыляло духъ юношей.

Въ этомъ маленькомъ отрядѣ— единственной вѣрной, непоколебимой опорѣ сверху до низа помутившагося Дона, центромъ всего, мозгомъ, душой и двигающей волей былъ самъ Чернецовъ.

Этотъ презиравшій смерть, безумно храбрый, дерзко изобрѣтательный, находчивый и тонко расчетливый въ своихъ боевыхъ предпріятіяхъ молодой офицеръ, почти юноша, стяжавшій первые лепестки славы еще въ европейской войнѣ, въ совершенствѣ зналъ какъ психологію своихъ враговъ, такъ и сподвижниковъ, владѣлъ талантомъ внушать своимъ подчиненнымъ безоглядную вѣру въ себя и любовь, граничащую съ энтузіазмомъ.

Чернецовъ какъ-то обмолвился:

— Пока я живъ, атаману нечего безпокоиться. Краснымъ, какъ ушей своихъ, не видать моего родного Новочеркасска.

Свое слово онъ сдержалъ.

Юрочка и не замѣтилъ, какъ подобно всѣмъ своимь сослуживцамъ, всей душой привязался къ Чернецову.

Все шло хорошо.

Чернецовъ безпощадно избивалъ и тѣснилъ красныя банды все дальше и дальше отъ Новочеркасска къ Воронежу.

Онъ ни минуты не сомнѣвался въ томъ, что располагая тѣми малыми силами, какія онъ имѣлъ въ рукахъ, съ красными россійскими бандами въ концѣ концов онъ справится. Его страшило другое. Боялся онъ своихъ же казаковъ-фронтовиковъ, учитывая ихъ колебанія и уклонъ въ сторону большевизма.

Борьба за обладаніе казаками была слишкомъ неравная.

Красные задаривали казаковъ одеждой, товарами, осыпали деньгами, запаивали виномъ, спиртомъ, одурманивали посулами.

Ничтожное Донское правительство мѣшало атаману и само рѣшительно ничего не предпринимало для того, чтобы привлечь пошатнувшихся и оподлѣвшихъ станичниковъ къ защитѣ своихъ очаговъ.

Чернецовъ все это учитывалъ, съ тревогой смотрѣлъ на будущее и своей кипучей, лихорадочной дѣятельностью, легендарными побѣдами хотѣлъ воздѣйствовать на воображеніе и закупленную совѣсть казаковъ.

Онъ зналъ ихъ натуру, зналъ ихъ воинственность, славолюбіе, патріотизмъ, понималъ, что обольстить ихъ посулами можно, что спиртомъ и деньгами можно на нѣкоторое время усыпить ихъ совѣсть и заставить забыть чувство долга, но вѣрилъ, что окончательно купить

ихъ нельзя. Выпьютъ спиртъ, заберутъ деньги, а потомъ съ нимъ вмѣстѣ станутъ бить своихъ соблазнителей.

А для этого ему нужны побѣды и побѣды...

И онъ спѣшилъ...

Дѣйствитольно, подъ впечатлѣніемъ побѣдъ Чернецова въ колеблющихся казачьихъ полкахъ стало замѣчаться некоторое просвѣтлѣніе.

На митингахъ казаки уже перечили болышевистскимъ ораторамъ, евреевъ же просто гнали отъ себя въ шею и въ ихъ средѣ стали даже раздаваться голоса въ пользу защиты Дона отъ жидовской и «русацкой» погани.

Вѣсы судьбы края, а за нимъ и всей Россіи колебались въ чубатыхъ головахъ фронтовиковъ и стали замѣтно склоняться не въ пользу большевиковъ.