столько слоев тяжелых доспехов, что он не в состоянии снять их, чтобы отрубить ему голову. А у Урии Хеттеянина, воина из филистимского лагеря, был ключ от доспехов Голиафа, и он вызвался обменять их на жену-еврейку. Следовательно, Урия получил Вирсавию бесчестным путем — так говорили эти мудрецы, обезумевшие от поста и изгнания, от набожности и от давления окружающего большинства, склонного к уничтожению еврейского благочестия, а может быть, и самих евреев — в лучшем случае их в Европе будут терпеть. С книжной полки в доме учения эти мудрецы жадно хватали тексты и комментарии, обсуждали их, дремали над ними, и — размышляя о своем Царе Давиде и, несомненно, зная о попытках христиан отнять у них царя, их Светоча, — они выдумывали невероятные оправдывающие его легенды.

Но вот что говорит Давиду пророк Нафан:

«И сказал Нафан Давиду: ты — тот человек. Так говорит Господь Бог Израилев: Я помазал тебя в царя над Израилем, и Я избавил тебя от руки Саула, и дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое, и дал тебе дом Израилев и Иудин, и, если этого [для тебя] мало, прибавил бы тебе еще больше; зачем же ты пренебрег слово Господа, сделав злое пред очами Его? Урию Хеттеянина ты поразил мечом; жену его взял себе в жену, а его ты убил мечом Аммонитян; итак не отступит меч от дома твоего во веки, за то, что ты пренебрег Меня и взял жену Урии Хеттеянина, чтоб она была тебе женою. Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими пред этим солнцем; ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем» (II Цар. 12, 7-12).

Давид одолел великана, превзошел и своего ничтожного отца Иессея, и царя Саула, он, будучи младшим в семье, затмил всех старших братьев, — а теперь вот Нафан говорит ему про его сына, младенца Вирсавии: «Как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын» (II Цар. 12, 14). Более того, другой сын восстанет против него и будет спать с его женами, и всем будет известно об этом. Таким образом, Давид, прежде выступавший, если так можно выразиться, в роли сына, теперь становится отцом и принимает на себя соответствующие эмоциональные и моральные тяготы.

Пророк Нафан, говорящий царю страшные и недвусмысленные речи, не старше Давида, а может быть, даже не его ровесник — пророк, вероятно, моложе царя, и это еще один признак перемен для Давида, младшего сына и фаворита Саула, свергнувшего своего покровителя. В именах двух старых военачальников, появляющихся в начале и конце карьеры Давида, сначала Авенира, а потом Иоава, — в этих именах содержится слог ав: «отец». Авенир — это «Отец света», а Иоав (или Йоав) — «Бог — отец». Этот слог часто встречается в еврейских именах, но на него следует обратить особое внимание, коль скоро речь идет о двух свидетелях — появления и ухода Давида. Они оба люди искусные и опытные, они оба внезапно терпят поражение, они, эти сильные люди — убийца и убитый, — словно стоят по сторонам успехов Давида. В бдении над умирающим ребенком Вирсавии мы видим Давида, делающего лишь первые шаги на тяжком пути отцовства. У него много жен и наложниц, и он отец многих детей.

После того как первенец, родившийся у Давида и Вирсавии, умер, «утешил Давид Вирсавию, жену свою, и вошел к ней и спал с нею; и она родила сына, и нарекла ему имя: Соломон. И Господь возлюбил его» (II Цар. 12, 24).

Но Соломон далек от начала очереди сыновей, поскольку его мать — в самом конце списка жен. Порядок сыновей ясен и точен: первый Амнон от Ахиноамы из Изрееля; второй Далуиа от Авигеи, вдовы глупого кармилитянина Навала; третий Авессалом от Маахи, дочери гессурского царя Фалмая; четвертый Адония от Аггифы; пятый Сафатия от Авиталы; шестой Иефераам от Эглы.

Эти сыновья родились у Давида в его южной столице Хевроне. Позже, когда Давид стал царем не только Иудеи, но и Израиля, возник новый перечень сыновей, родившихся в Иерусалиме, но и там Соломон не первый. Иерусалимские сыновья появлялись в таком порядке: Самус, Совав, Нафан, Соломон, Евеар, Елисуа, Нафек, Иафиа, Елисама, Елидае и Елифалеф.

Дочерей в этот каталог имен не включают, но дочь фигурирует в первой же истории о сыновьях Давида. Эта история, следующая сразу за рассказом о Давиде и Вирсавии, тоже сексуальная и тоже некрасивая:

«И было после того: у Авессалома, сына Давидова, [была] сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей; ибо она была девица, и Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею» (II Цар. 13, 1–2).

«Что-нибудь сделать с нею» — на грубом, даже утилитарном языке переводчиков короля Иакова эти слова имеют не просто уголовное, но определяющее значение. Амнон, старший в очереди, наследник Давида и сын Ахиноамы, хочет «что-нибудь сделать» со сводной сестрой Фамарью (Тамар), которая приходится родной сестрой Авессалому, сыну Маахи. А Авессалом — второй по старшинству после Амнона. (Сын Авигеи Далуиа, видимо, умер, хотя существует странная традиция, согласно которой Далуиа был настолько праведным и прилежным, что ему позволили живым войти в рай.) Даже при беглом взгляде на жизнь и обычаи этих принцев — юношей-воинов, или узаконенных бандитов, или неутомимых баловней судьбы (конечно, ни то, ни другое, ни третье не верно) — становится ясно, что наши представления и аналогии, которые мы можем найти, здесь не подходят.

Как бы то ни было, поскольку Фамарь была девица, Амнону было трудно сделать с ней что-нибудь. Однако он нашел уловку, которая чем-то напоминает лживое поведение Давида перед Урией. Правда, первенец Амнон еще не превратился в законченного негодяя, и ему в этом деле необходим советчик и помощник:

«Но у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын Самая, брата Давидова; и Ионадав был человек очень хитрый. И он сказал ему: отчего ты так худеешь с каждым днем, сын царев, — не откроешь ли мне? И сказал ему Амнон: Фамарь, сестру Авессалома, брата моего, люблю я» (II Цар. 13, 3–4).

Уязвлявшие гордость и надменное сердце Давида многочисленные, теснящие друг друга братья, которым он мальчиком по поручению отца приносил сыры, возрождаются в следующем поколении, и появляется хитроумный и коварный кузен Ионадав, готовый услужить царскому сыну. Первый шок от отвратительной интриги почти скрыл маленькое разочарование: резвый Давид оказался простофилей. В этом контексте он напоминает не Гамлета или Лаэрта, а обманутого Полония или доверчивого отца из римской комедии:

«И сказал ему Ионадав: ложись в постель твою, и притворись больным; и когда отец твой придет навестить тебя: скажи ему: „пусть придет Фамарь, сестра моя, и подкрепит меня пищею, приготовив кушанье при моих глазах, чтоб я видел, и ел из рук ее”» (II Цар. 13, 5).

Человек, который обманул филистимлян, пуская слюну и притворяясь сумасшедшим, который когда-то спасся от Саула, выпрыгнув в окно и оставив вместо себя чучело, который когда-то самоуверенно бросился на злополучного Голиафа и который совсем недавно с гениальным двуличием спрашивал Урию о делах на войне, — здесь этот человек играет роль покладистого, невидящего глупца:

«И послал Давид к Фамари в дом сказать: пойди в дом Амнона, брата твоего, и приготовь ему кушанье» (II Цар. 13, 7).

Повествование, которое иногда проскакивает мимо массовых убийств, упомянув о них одной общей фразой, здесь становится мучительно детальным:

«И пошла она в дом брата своего Амнона; а он лежит. И взяла она муки и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепешки, и взяла сковороду и выложила пред ним; но он не хотел есть. И сказал Амнон: пусть все выйдут от меня. И вышли от него все люди, и сказал Амнон Фамари: отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих. И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату» (II Цар. 13, 8-10).

Кинематографическая нарочитость присутствует во всем этом: повторяющиеся «моя сестра», «твой брат», «ее брат», описание приготовления лепешек и роспуск присутствующих — все это усиливает ужас от процесса. Читатель, наблюдающий за подготовкой к кровосмесительному изнасилованию, должен почувствовать положение Давида, ни о чем не подозревающего отца Фамари, Амнона и Авессалома и дяди коварного племянника Ионадава. Это похоже на кино, особенно если представить, что эта картина при