задыхается от слез и подвывает от боли.
― Эмили, — говорит она, — моя девочка… — Ее слова растворяются в плаче. — Мою девочку снова забрали в больницу…
Женщина берет себя в руки, шмыгает и спрашивает, может ли она передать от меня Эмили сообщение.
Да, несмотря на все свое швейцарское обучение этикету, несмотря на все хипповские уроки эмпатии, я спрашиваю:
― Эмили скоро умрет?
Да, так нечестно, но жизнь кажется нам адом, если мы надеемся, что будем жить вечно. Жизнь коротка. И расстраиваться нет никакого смысла.
― Да, — отвечает женщина хриплым от эмоций голосом. — Эмили очень скоро умрет. — Она взяла себя в руки, и ее голос стал глухим и невыразительным. — Так ты хочешь ей что-то передать?
Я отвечаю:
― Нет, ничего. — И спохватываюсь: — Пусть не забудет мои десять «милкивэев»!
25
И еще: хотя мертвые действительно скучают по всему и всем, они не болтаются по земле вечно.
В этот раз отец собирался лететь на нашем «лире» на какую-то встречу с акционерами в Праге, а мама в тот же день должна была быть в Найроби, чтобы забрать очередную сиротку с заячьей губой и волчьей пастью, получить награду за фильм или еще из-за какой-то ерунды, поэтому она наняла для нас с ней другой самолет. Вот только маме прислали совершенно не такой самолет, какой она заказывала. Зря это они — самолет с золотыми кранами в ванной и фресками ручной работы, на каком юные принцы из Саудовской Аравии могли бы повезти в Кувейт целый гарем мисс Блиадо Блиадинс. Менять что-либо было уже поздно, и от такого эстетического оскорбления моя мама буквально с катушек съехала.
Правда, зайдя в гостиничный номер после «Оскара» и вступив в миллиард тарелок с черствыми клубными сандвичами, а потом увидев меня мертвую, задушенную лентой презервативов «Хелло Китти» — тут, если честно, моя мама съехала с катушек еще больше.
В то время мой дух еще витал в номере и скрещивал бесплотные пальцы, надеясь, что кто-нибудь додумается вызвать «скорую», и врачи примчатся, и совершат какое-нибудь чудо реанимации. Горан, понятное дело, давно пропал. Мы с ним повесили табличку «Не беспокоить», и горничная не расстилала постель ко сну. На подушках не лежали шоколадки. Весь свет был выключен, отчего номер погрузился в абсолютную, совершенную тьму. Мои родители вошли на цыпочках — они думали, мы с Гораном крепко спим. Неприятная картинка.
Да что приятного смотреть, как мать выкрикивает твое имя снова и снова, а потом падает на колени прямо в залитые кетчупом луковые кольца и холодный коктейль из креветок, хватает тебя за мертвые плечи, трясет и приказывает тебе проснуться. Отец позвонил в 911, но было уже слишком, слишком поздно. Бригада больше занималась маминой истерикой, чем моим спасением. Конечно, подоспела и полиция: общелкали меня фотоаппаратом, как фотокоры из «Пипл», когда я только родилась. Следователи из отдела убийств сняли с полосы презервативов не меньше миллиона отпечатков пальцев Горана. Моя мама приняла не меньше миллиона таблеток ксанакса, одну за другой. В это время мой отец подкрался к шкафу, где хранилась новая одежда Горана, распахнул дверь и стащил костюмы от Ральфа Лорена с вешалок, а потом начал молча разрывать на лоскуты рубашки и брюки, так что пуговицы отскакивали и рикошетили по всему номеру.
А я всю ночь просто смотрела на это, такая же отстраненная и далекая, как мама, когда она управляет с ноутбука камерами наблюдения. Если я закрывала шторы или включала свет, этого никто не замечал. В лучшем случае я играла роль часового. В худшем — вуайеристки.
Власть, но какая-то бессмысленная и бессильная.
Самая худшая дискриминация — это дискриминация мертвых живыми. Никого так сильно не маргинализируют, как нас. Если мертвых и изображают в поп-культуре, то лишь как зомби, вампиров, призраков — тех, кто опасен для живых.
Как в массовой культуре шестидесятых: покойники — постоянная опасность и угроза. Всех мертвых нужно изгнать, экзорцировать, выселить с территории, как евреев в четырнадцатом столетии. Депортировать, как «чуждые элементы», как мексиканцев. Как прокаженных.
Вот, я все сказала, теперь смейтесь надо мной, сколько хотите. Вы-то еще живы, значит, явно в чем- то правы. А я мертва, так что давайте, сыпаните песка на мои мертвые толстые щеки.
В современном мире, полном ханжества и предрассудков, живые — это живые. Мертвые — это мертвые. И они никак не взаимодействуют друг с другом. Это совершенно естественно, если подумать, что бы сделали покойники с ценами на имущество и акции. Как только мертвые сообщили бы живым, что материальные блага — просто пшик (а так оно и есть), De Beers не продали бы больше ни одного бриллиантика. И отчисления в пенсионные фонды резко бы уменьшились.
Хотя на самом деле мертвые всегда держатся рядом с живыми. Я неделю не отходила от родителей: нет, правда, это куда интереснее, чем следить, как мистер Изврат Извраткинс из морга выкачивает мою кровь и забавляется с моим голым тринадцатилетним телом. Мои родители — поборники защиты окружающей среды — выбрали био-разлагающийся гроб из спрессованной целлюлозы, который быстро сгниет и будет способствовать развитию почвенных бактерий. Типичный случай: не успеешь скончаться, как тебя перестают уважать. Подумать только, о благополучии земляных червяков заботятся больше, чем о тебе.
Вот вам доказательство, что никогда не рано выразить свою последнюю волю.
Не гроб, а пиньята какая-то.
Если бы я могла выбирать, меня похоронили бы в гробу из чистой бронзы, герметичном, инкрустированном рубинами. Нет, даже не похоронили бы, а положили в склеп из резного белого мрамора. На крошечном лесистом островке посреди озера. В Итальянских Альпах. А мои родители все сделали по- своему. Элегантности они предпочли кошачий церковный хор, которому нужно было засветиться по всей стране перед запуском альбома. Кто-то переписал песню Элтона Джона о свече, и получилось: «Прощай, Мэдди Спенсер, хоть я тебя совсем не знал…» [21]. Они даже выпустили миллиард белых голубок. Вот уж где клише. Вот уж где вторичность…
Мне выражала сочувствие даже Джонбенет Рэмси [22]. Даже ребенок Линдбергов [23] за меня краснел.
И вот я мертва, а все мелкие Стервы фон Стервоски из моего интерната живы и пришли на поминальную службу. Три мисс Блуд Макблудон стояли все такие набожные, понурив головки, и молчали в тряпочку о том, что именно они научили меня игре во французские поцелуи. Эти три Сучки де Сучкинс поднесли похоронные программки моей маме и упросили ее поставить автограф.
Президент США помогал нести к могиле мой экологический биоконтейнер из папье-маше. И премьер Великобритании тоже.
Мрачно толпились вокруг кинозвезды. Какой-то знаменитый поэт прочитал дурацкое цветистое стихотворение, которое даже не рифмовалось. Лидеры мировых держав напыщенно со мной попрощались. По спутниковой связи вся планета говорила: «Прощай».
Кроме Горана, моего возлюбленного, моего единственного…
Горана там не было.
