— Спасибо, неплохо. Ничего особенного, конечно, но я понемногу привыкаю.
— А мистер Пеннифезер как?
— Стареет, здоровье уже не очень. Ходит совсем плохо.
— Ай-яй-яй! Ну, а как ваш бизнес? Главное, волшебники-то к вам захаживают? Они ведь немало рисуют…
— Волшебники — редко.
— Вот бы чем тебе заняться, дочка! Тут денег непочатый край.
— Да, папа. Мы сейчас как раз волшебниками и занимаемся. Как твоя-то работа?
— Да так, знаешь. Вот, на Пасху неплохо расторговался.
— Так ведь с тех пор уже несколько месяцев прошло, пап!
— Ну да, дела идут ни шатко ни валко. Как насчёт чашечки чаю, а, Маргарет?
— Только после обеда!
Мать суетливо ставила на стол лишний столовый прибор для Китти, как будто дочка была невесть каким важным гостем.
— Знаешь, Китти, — сказала она, — не понимаю, почему бы тебе не жить с нами. Не так уж далеко до твоей работы. А насколько дешевле обойдётся!
— Да с меня за квартиру недорого берут, мам.
— Да, но ведь ещё и питаться отдельно приходится. Ты, небось, на это уйму денег тратишь, а так бы мы и на тебя готовили. Это ведь все лишние расходы.
— Угу…
Китти взяла вилку и принялась рассеянно постукивать ею по столу.
— Как поживает миссис Гирнек? — спросила она. — И как там Якоб? Ты его давно в последний раз видела?
Мать натянула здоровенные варежки-прихватки и полезла в духовку; оттуда вырвался порыв раскаленного воздуха, крепко благоухающий ароматом мяса с приправами. Голос матери отдавался в духовке странным эхом.
— У Ярмиллы все вроде нормально, — сказала она. — Якоб работает на своего отца — ну, это ты знаешь. Я его не видела. Он к гостям не выходит. Джордж, будь так добр, достань подставочку, кастрюлька ужасно горячая… Вот так. И слей картошку. Ты бы зашла к нему, дорогая. Он так обрадуется — а то, небось, скучает один, бедный мальчик. Тем более тебе. Жалко, что ты его так редко навещаешь.
Китти нахмурилась:
— Раньше ты, мам, говорила иначе.
— Ну, так то когда было-то… Ты теперь гораздо уравновешеннее. Да, кстати, бабушка умерла, Ярмилла мне сказала.
— Да ну? Когда?
— Где-то в прошлом месяце. И не смотри на меня так — если бы ты почаще заходила, так и новости бы узнавала раньше, верно? Хотя, по-моему, тебе всё равно. Накладывай, накладывай, Джордж! А то все остынет.
Картошка слишком разварилась, но мясо вышло очень вкусное. Китти ела с жадностью и положила себе добавки прежде, чем родители доели первую порцию, к вящей радости матушки. Потом мать принялась рассказывать новости о людях, которых Китти либо не помнила, либо и вовсе никогда не встречала, а Китти тем временем сидела молча, теребя в кармане брюк маленький, гладкий и тяжелый предмет, и думала о своем.
Вечер после суда был для Китти очень неприятным: сперва мать, а потом и отец выражали свой гнев по поводу последствий. Тщетно Китти напоминала им о том, что она ни в чём не виновата, и о том, какой плохой Джулиус Тэллоу. Тщетно она клялась как-нибудь раздобыть эти шестьсот фунтов, необходимые для того, чтобы утолить гнев правосудия. Родители были неумолимы. Их доводы в целом сводились к нескольким блестящим пунктам: 1) Денег у них нет. 2) Придётся продать дом. 3) Только такой самонадеянной тупице, как она, могло прийти в голову бросить вызов волшебнику. 4) Что ей все говорили? 4а) Что
Беседа завершилась так, как и следовало ожидать: мать разрыдалась, отец разорался, Китти умчалась к себе в комнату и хлопнула дверью. И только там, сидя на кровати и уставившись горящими от непролитых слез глазами в противоположную стенку, она вспомнила про старичка, мистера Пеннифезера, и его странное предложение. Пока длился спор, оно совершенно вылетело у неё из головы, и теперь, посреди охватившего её смятения и отчаяния, казалось абсолютно нереальным. Так что Китти постаралась о нём забыть.
Несколько часов спустя мать принесла ей чашку чаю в знак примирения и обнаружила, что дверь надежно заперта изнутри ножкой стула. Она сказала через дверь — дверь была тонкая, и слышно было прекрасно:
— Я совсем забыла сказать тебе одну вещь, Кэтлин. Твоего друга Якоба выписали из больницы. Его привезли домой сегодня утром.
— Да ну?! Что же ты сразу не сказала?! Из-за двери послышался грохот лихорадочно вынимаемого стула. В щели показалось покрасневшее лицо под гривой растрепанных волос.
— Мне нужно его повидать!
— Думаю, это не получится. Врачи сказали…
Но Китти уже ссыпалась вниз по лестнице.
Он сидел в кровати. На нём была новенькая, с иголочки голубая пижама, с ещё не расправившимися складочками на рукавах. Пестрые руки были сложены на коленях. Поверх одеяла стояла нетронутой стеклянная ваза с виноградом. Глаза были завязаны двумя кружочками свежей марли. На черепе отросла короткая щеточка свежих волос. Лицо осталось таким же, как запомнила его Китти: расписанным жуткими чёрно-серыми полосами.
Когда она вошла, Якоб улыбнулся слабой, кривоватой улыбкой:
— Китти! Быстро ты.
Девочка, дрожа, подошла к кровати и дотронулась до его руки:
— Откуда… Откуда ты знаешь, что это я?
— А кто же ещё ломится по лестнице, точно бешеный слон? Кроме тебя — никто. Ты как, в порядке?
Китти взглянула на свои чистые, бело-розовые руки.
— Да. Все нормально.
— Да, я слышал…
Якоб попытался снова улыбнуться, но удалось ему это с трудом.
— Тебе повезло… Я рад.
— Да. Как ты себя чувствуешь?
— Ну, измотанным. Больным. Как кусок копчёного бекона. Кожа болит, если пошевелиться. И чешется. Но мне сказали, что всё это пройдет. И глазам моим уже лучше.
Китти испытала прилив облегчения.
— Как здорово! А когда…
— Ну, когда-нибудь. Не знаю…
Он внезапно сделался усталым и раздражительным.
— Ладно, забудь об этом! Расскажи лучше, что происходит. Мне говорили, что ты была на суде?
Она рассказала ему обо всем, кроме встречи с мистером Пеннифезером. Якоб сидел в постели очень прямо, и его закопчённое лицо выглядело очень мрачно. Когда она закончила, он вздохнул.
— Какая же ты всё-таки дура, Китти! — сказал он.
— Ну, спасибочки!
Она оторвала от кисти несколько виноградин и сердито запихнула их в рот.
— Ведь говорила тебе моя мама! Она сказала…
