столько информации выкачал из него во время моей последней встречи с ним.
— Очень трудно оставаться здесь одному, — сказал я ему. — Достаточно плохо сидеть без мужской компании, но еще хуже оставаться без женщин.
— О, женщины меня не волнуют, — Адольф ответил. — И никогда не волновали.
Я верил ему, потому что не было ни малейших свидетельств о хоть каких-то амурных его делах. Все же мне следовало бы знать, что даже у застенчивых, стеснительных мужчин бывают небольшие тайные романы; и в любом случае мне не следовало бы показывать свое удивление, даже если бы служанка прошептала мне, что в доме пожар. Человек, живущий в ситуации и обстоятельствах, подобных моим, должен быть всегда готов ко всему.
В тот момент, когда я так непреднамеренно поднял брови, я понял, что совершил ошибку, поскольку видел, что в ее взгляде на секунду отразилось удивление. Немедленно я опомнился — я ведь не просто так был раньше актером.
— Ах! — прошептал я. — Именно это меня так интересовало. Значит — завтра в семь часов утра! Хорошо! Я буду там!
Ее взгляд тут же изменился. Она снова заулыбалась, шаловливо взглянув на меня, пока она двигалась по комнате. Фактически, взгляд ее был таким милым, что если бы не ее собственное замечание, я подумал бы даже, что и у не самой была какая-то любовная интрижка с Адольфом. Однако это было очевидно не так; но кто же эта Ханси?
Я задумался, продолжая курить сигару. Как мне лучше всего поступить? Задать наводящие вопросы моей сестре? Но это могло бы привести только к новым осложнений, и в любом случае не принесло бы мне большой пользы — ведь Ханси достаточно распространенное время, и в небольшом городке могло бы быть сто девушек по имени Ханси. Нет, я решил, лучше всего самому прийти в кабинку для переодевания в семь утра и лично все проверить. По крайней мере, на сей раз я был предупрежден. Я знал, что я должен встретиться с кем-то по имени Ханси, и, скорее всего, это будет романтичным свиданием. Потому, перед тем, как пойти спать, я сказал отцу, что хочу завтра утром встать рано и пойти искупаться в озере. Отец вздрогнул от этой идеи — как я и рассчитывал — потому что было все еще очень холодно, а озеро наше питали воды рек, стекавших с горных вершин, где еще лежал снег. Но конечно, мне на самом деле совсем не нужно было купаться, нужно было только зайти в кабинку.
Следующим утром я был там достаточно рано, но Ханси пришла еще раньше меня. Я вошел в небольшую деревянную хижину и нашел ее там, жажда любви была написана у него на лице. По крайней мере, это точно не нуждалось ни в каком объяснении. Стоило нам оказаться там, как она бросилась ко мне, обняла, бормоча, срываясь в рыдания, как рада она меня видеть. Она бормотала об ужасах, которые принесла ей война, и так далее, и так далее — бормотания любви многих миллионов жен и матерей в те ужасные времена. Значит, вот что было тайной Адольфа! Ладно, он сделал довольно хороший выбор. Я должен отдать ему должное. Я прекрасно рассмотрел ее, поскольку она так близко прижалась ко мне, и я должен сказать, что она была очень красивой — немного пухлой, как многие девушки в Шварцвальде, но крепкая, здоровая, с чистым и приятным лицом. Но все же, почему Адольф ни разу даже не намекнул на нее? Однако сейчас следовало разыграть любовную сцену. Хорошо, я мог сделать и это! Я же все-таки сыграл Ромео и полдюжины других не менее романтичных ролей.
Я успокоил ее. Мои заявления привязанности были вполне обычны, но они очень хорошо удовлетворили ее. Тут важна манера, в какой вы говорите о таких вещах; даже уклончивая фраза может означать много, если правильно ее произнести. (Впрочем, это, пожалуй, самая большая трудность для начинающего драматурга — он пишет свои диалоги в слишком сильной манере, не учитывая, какую роль играет выдающееся мастерство актера, никогда не предполагая, что самая обычная фраза может казаться чрезвычайно сильной в устах человека, понимающего свою работу.) Конечно, Ханси хорошо подыгрывала мне, и я был абсолютно уверен, что у нее не возникло никаких подозрений. Было, конечно, необходимо узнать еще кое-что о ней, но это, несомненно, удастся мне со временем. Когда она преодолела первый шок от удивления и радости встречи, ее язык, естественно, начнет лепетать, и тогда я узнаю все, что нужно.
Увы, здесь это не удалось так легко. Она тут же прекратила рыдания, схватила меня за руку и воскликнула: — Ну, пошли! Пошли! Смотри, я принесла его сюда!
Она втянула меня через дверь в отделение кабинки, предназначенное для переодевания женщин. Там, к моему изумлению, я увидел местный вариант детской коляски, в которой отдыхал крепкий младенец, я думаю (хотя я неопытен в таких делах), приблизительно годовалый! Взяв меня за руку, Ханси гордо подвела меня к детской коляске. Ребенок спал. Она попыталась разбудить его, но я мягко остановил ее.
— Нет, нет, пусть спит! — прошептал я. Я был ей очень благодарен, что в своей фразе она дала мне признак пола ребенка; иначе я, возможно, сделал бы непростительную ошибку.
После того, как я с удивлением посмотрел на младенца, и назвал его всеми ласковыми именами, подходящими к такому случаю, мы снова ушли в соседнюю комнату, и любовная сцена продолжилась. Эта девочка, конечно, без памяти любила Адольфа, я подумал. Но он точно был настоящей темной лошадью, поскольку она лепетала про множество вещей, которые он говорил ей — используя фразы, которые я и представить не мог, исходящими из его уст. Но влюбленный мужчина может порой произносить такие слова, которые заставили бы его краснеть в любом другом случае.
— Ты же помнишь ту июльскую ночь? — спросила она. — Когда ты уже знал, что война близко? Как мы сидели там под горой у водопада, и как ты говорил мне, что любишь меня?
— Конечно, я помню, — прошептал я, крепко ее обнимая. — Неужели ты думаешь, что я смогу это забыть?
— О, это было так странно, — продолжала она. — Ведь ты всегда был таким тихим и сдержанным. Было так необычно слушать, с какой любовью и страстью ты тогда говорил. Да, я была удивлена.
И я был удивлен! Я никогда не подозревал, что Адольф способен на что-то подобное.
— Я любил тебя уже задолго до этого, — возразил я, — но боялся сказать об этом. Ты казалась мне такой красивой, а я, как ты сказала, был таким стеснительным.
— О, но почему ты должен был быть таким стеснительным? — проворковала она. — Ты человек благородного происхождения, а я служанка! Ох, как много горя принесла эта война, но, по крайней мере, мне она принесла счастье, потому что ты наверняка никогда не сказал бы, что любишь меня, если бы не эта мрачная тень близкой войны и тревожная атмосфера, которую она принесла. Я уверена, если бы не война, ты так и остался бы таким же стеснительным, чтобы любить меня, и я никогда не родила бы для тебя ребенка.
— Но ты ведь не слишком ругаешь меня теперь? — предположил я, начав понемногу понимать ситуацию.
— Ругать тебя? — воскликнула она. — Нет, конечно, нет! И за что, разве не я сама предложила себя тебе? Я набралась тогда храбрости и до сих пор едва ли не страдаю от стыда. Но я выбросила у себя это из головы, потому что эта ночь подарила мне тебя, а нашего малыша нам обоим. Ругать тебя! Почему, ведь это ты тогда сопротивлялся, говорил о женитьбе — разве не помнишь? Ругать тебя! За что, за самый счастливый момент в моей жизни — только ты и я?!
