голова у него крупная, похожая на куб, румяная и не слишком волосатая. С первого взгляда этого человека можно принять за свиновода, но стоит взглянуть ему в глаза, понимаешь, что от фермерства он далек. Они-то, глазки, тоже поросячьи, но есть в них что-то такое, особенное. Обычно люди смотрят не на тебя, а на свое отражение в твоем лице. В этих глазах читаются вопросы: я ему нравлюсь? он опасен? что я с него поимею? Тебя как такового они не замечают. А вот у Маркера взгляд заинтересованный. Ему любопытно, какая перед ним личность, он что-то примечает и делает выводы. Необычный персонаж.

Мы катимся по шоссе в этаком передвижном доме, а впереди, как на экране телевизора, расстилаются дождливые окрестности графства Кент. Перед глазами мелькают указатели: Черинг, Челлок, Чилхем. О пункте назначения они мне ничего не скажут, так что можно не зажмуриваться. Для кого-то другого это конечная точка путешествия, для меня же – бесчисленное множество мест, куда лично я не стремлюсь попасть; и Эшфорд в том числе (что поделать, не успел отвернуться): пролетим мимо, и щетки сотрут с лобового стекла его мираж.

Маркер – самоучка. Постигает знания своими силами. Сейчас он занимается по заочной программе при Кембриджском колледже вечернего образования, которая называется «Западная философия». Я, конечно, не стал расстраивать человека и говорить, что это скорее всего никакой не колледж, а просто мать- одиночка из полуподвальной квартиры, которая додумалась купить ксерокс.

– Я слышал, что ты ей сказал, – сообщает попутчик. – Той, с ребятишками.

– Понятно.

Н-да, как говорится, благими намерениями выстлана дорога в ад.

– Мне понравилось.

Погода ненастная, мчимся по трассе в большегрузе с высокими бортами, и тут Маркер преспокойно сует руку в сумку и вынимает какую-то записную книжку.

– Я записал: вот, глянь.

Бросает мне книжицу. Открываю и читаю наскоро начертанную карандашом надпись:

«Властвуйте бережно».

И сверху крупными буквами подписано:

«БОГИ СМЕРТНЫ, ЛЮДИ БЕССМЕРТНЫ. ВСЯКОМУ СВОЯ ЖИЗНЬ И СВОЯ СМЕРТЬ. ГЕРАКЛИТ».

Спрашиваю, что бы это могло значить – ничего особенного, отвечает Маркер, просто дает почву для размышлений. Это уже становится интересно. Никогда бы не подумал, что греческие философы изъясняются в манере Боба Дилана. Есть о чем подумать на досуге. Впрочем, Маркера прорывает на разговор: этим его знакомство с Гераклитом не исчерпывается.

– Ну вот, скажем, «в одну реку не войдешь дважды», согласен?

– По мне так ничего криминального.

– А я тебе скажу, чушь собачья. Если я один раз зашел в реку, а потом еще раз и никуда больше не перемещался, значит, река-то одна и та же, разве нет? Не другая река, не ведерко с раками, а та же самая. Так что не смешите меня!

Потом Маркер стал рассказывать, в чем ошибся Сократ.

– Была у него такая грандиозная мысль, что если знаешь, что хорошо, а что плохо, то непременно выберешь первое. Мол, плохие вещи совершаются по незнанию, потому что каждому хочется быть хорошим человеком и жить счастливо. Вот что ты на это скажешь?

– Ну, – начинаю осторожничать, – наверное, все хотят быть счастливыми.

– А как же тогда быть со злодеями? Зайди в кожаный бар на нашей улице, я тебе таких мерзавцев предъявлю, мало не покажется. Они кайф получают от плохих поступков. Идем дальше: сам Сократ.

– Идем.

– Ты ведь знал, что он с собой покончил? Выпил яд. «Вся сложность, друзья мои, состоит не в том, чтобы избежать смерти, а в том, чтобы уйти от несправедливости – воистину, та разит быстрее». Вот и принял отраву. А я бы на его месте сказал так: «избегай как несправедливости, так и старухи с косой», и не надо мне никаких «или-или». Останься в живых и приноси пользу.

Затем настала очередь Жан-Жака Руссо с его трактатом об общественном договоре.

– Это вообще оборжешься. Почитай «Общественный договор» Руссо. Тут смысл в том, что мы расстаемся с собственной свободой, чтобы влиться в общую волю. Возникает естественный вопрос: что это за штука такая и с чем ее едят? Руссо поясняет на примере общего голосования. Тогда как насчет преступников, недоумков и просто комиков, которые за свой член проголосовали бы, если б только он был в списках? Так ведь нет, заявляет Руссо, мы про них не говорим. Каждый участник должен быть образованным и владеть полной информацией. И более того, раньше времени ни с кем словечком не перекинься, блюди свои мысли. Ну и где, скажи мне, живет наш Руссо? В сказке или в реальности?

Как видно, в сказке.

– Это тебе не Южный Кройдон, здесь все бесплатно. Ладно, поехали дальше. Угадай, кто учудил штуку почище Руссо? Робеспьер! Мосье Террор собственной персоной! Здравый Смысл с большой буквы ему подсказывает, что он вправе кинуть на плаху всякого бедолагу, который посмеет с ним не согласиться. Вот уж и правда общественная воля!

К тому времени, как мы добрались до Ла-Манша, Маркер разбил в пух и прах аристотелевскую теорию счастья, доказательства бытия Бога Фомы Аквинского, кантовский категорический императив, трудовую теорию стоимости Маркса и всего Витгенштейна.

– Ты в курсе, что Витгенштейн учился в Линце в одной школе с Адольфом Гитлером? О чем тут вообще разговаривать?

Меня, конечно, удивляет, каким образом дальнобойщик-самоучка оказался умнее всех величайших мыслителей истории, о чем я спрашиваю его напрямую. Маркер отвечает, что и сам поначалу удивлялся, но потом пришел к выводу, что эти замечательные умы заблудились в трех соснах.

– Они целыми днями только и делали, что читали книжки друг друга, а надо бы и жизнь иногда пробовать.

Впрочем, кое к кому из мыслителей Маркер испытывает истинное почтение. Скажем, к Шопенгауэру.

– Вот послушай: «Удовлетворение желания – это как милостыня, поданная нищему. Ее хватит на то, чтобы прожить сегодняшний день и продлить страдания на завтра». Это уже не хохма, а истинная правда.

Не нахожу слов от удивления: ведь я-то считал себя единственным человеком, кому это приходило в голову!

Теперь надо постоять в очереди на загрузку в поезд-челнок, который курсирует в тоннеле под Ла- Маншем. Маркер оставляет рассуждения о недостатках западной философии и принимается зыркать по сторонам, словно ожидая кого-то увидеть. Я тоже начинаю осматриваться, о чем скоро жалею; железнодорожный терминал будто нарочно сконструирован с целью подавлять человеческий дух: пади ниц и скули. Здесь все безразмерное, сплошь металл и цемент, и огорожено массивной тюремной оградой. Даже сам поезд, на который мы загружаемся, устроен наподобие клетки.

Но вот мы вкатываемся на платформу. Машину теперь вести не придется, можно перекусить. Маркер открывает холодильник и выставляет «ссобойку»: холодные мясные пирожки, пончики, яблоки и воду в бутылях.

– Угощайся. А то, может, захватил чего-нибудь, просто я не в курсах.

Провиантом я не запасся: думал обойтись подножным кормом. Не в смысле ягодки-орешки, а закусочные и кондитерские. На карманные расходы у меня деньжата имеются.

– А ты, я смотрю, не слишком инициативный, да? – подкалывает Маркер.

У него есть замечательная горчица, острейшая – очень вкусно с холодными пирожками. Пончики из холодильника – тоже нечто новое, ни разу такого не пробовал. Поезд трогается мягко, я даже не сразу заметил, что мы поехали – состав тихо заскользил в тоннель. Неприятное чувство. Клаустрофобией никогда не страдал – и все-таки предпочел бы видеть, что происходит снаружи.

– А что в фуре везем? – спрашиваю.

– Оба-на! Так его растак через правую ногу! Это что, допрос?

– Просто любопытно.

– А уж я-то было засомневался, что ты наделен способностью воспринимать внешние