Когда он увидел у меня книгу, то сказал, что у его учителя точно такая же. Учитель для него – образец для подражания: храбрый, умный, в очках. Именно этот человек, Экхард, выучил сорванца иностранному языку.

В дорогу мы пустились рано утром, идти было трудно, ноги утопали в снегу – зато я узнал о пареньке много неожиданного. Он то и дело направлял на меня свой серьезный, любознательный взгляд. Бруно не пытался узнать что-то конкретное или полезное, просто его юный ум жаждал информации. Этот парнишка – словно заключенный в тюремной камере с крохотным оконцем, который сидит целыми днями, прильнув к своему окну, и жадно впитывает увиденное, чтобы составить общую картину жизни снаружи.

Мальчишка понимает, что я – иностранец, приехал из какой-то другой страны, и ему интересно, откуда именно. Услышав от меня слово «Англия», он встрепенулся, словно меня занесло не с берегов Туманного Альбиона, а уж как минимум из самого Эльдорадо. От удивления мальчишка вытаращил глаза.

– Ну и как там у вас, в Англии? Говорят, красиво и все люди свободны и счастливы.

Что на это ответишь? Двое из трех? Я, конечно, соглашаюсь, что в моей стране хорошо, но и у тамошней жизни свои плюсы и минусы, как везде. Паренек не верит. Если бы только он мог уехать в Англию, то был бы счастлив до конца своих дней.

– И чем бы ты там занимался, Бруно?

– О-о, гулял бы в парке, пил чай и смотрел телевизор.

Что ж, неплохие планы на жизнь. Я знавал и похуже.

Аллея переходит в узкую улочку, которая выводит на небольшую площадь. Передо мной – церковь. Какая же она, оказывается, большая! Рядом размещается постоялый двор, похоже, закрытый, и длинная аркада под черепичной крышей – надо думать, здешний рынок. В дальнем конце площади – прямоугольное каменное здание (вероятнее всего, школа, про которую говорил Бруно). Все именно так, как и описывал паренек. Каменные ступени с деревянными перилами поднимаются к сводчатому крыльцу.

При других обстоятельствах я бы залюбовался пейзажем. Страна прозябает в нищете: судя по всему, городишко не претерпел серьезных изменений со времен своего предыдущего расцвета, который пришелся век эдак на семнадцатый. А вообще здесь поразительно красиво. Снег только усиливает впечатление. Есть такой разряд путешественников, которые считают особым достижением побывать в местах неизведанных, свободных от засилья глобального туризма. Похоже на то, как некоторые мужчины нарочно выбирают девственниц и гордятся, что первыми их «испортили». Ну ничего, скоро «первооткрыватели» и сюда доберутся. Постоялый двор переделают в небольшую, но шикарную гостиницу, а под аркадой будут целыми днями стоять «живые статуи».

Пока никакого намека на террористов с бомбами, равно как и на молодчиков в черных куртках. Длинное пальто и шапка-ушанка – неплохая маскировка: я тоже невидим для врага. Теперь передо мной одна задача: скрыться от прекрасно информированных и натасканных преследователей, покинуть эту страну и попасть домой, в Англию – и там уж я буду от всей души гулять по паркам, пить чай и смотреть телевизор. Для начала надо пересечь заснеженную площадь и подняться по ступенькам на крыльцо школы.

Дверь распахнута настежь. В помещении темно, выключателя поблизости не видно. Жалюзи на окнах опущены, и в щелки пробивается тусклый свет зимнего дня. Впрочем, через некоторое время глаза привыкают к полутьме, и я уже могу ориентироваться в пространстве.

Тесная раздевалка, ряды крючков на стенах. Две двери ведут в классные комнаты. Лестница отделана отполированным до блеска металлическим уголком. Я толкаю одну из дверей и оказываюсь в классе. Здесь горит свет. Ряды длинных столов со скамьями, черная доска, на ней аккуратными буквами выведены формы английских глаголов. Неожиданно для себя читаю вслух – наверное, по дому соскучился.

– Даю – дал. Встречаю – встретил. Беру – взял. Откуда-то сзади вступает голос:

– Иду – ушел, говорю – сказал. Оборачиваюсь и вижу мужчину с головой, похожей

па обтянутый кожей череп; на носу – круглые очки в черной оправе. Он сидит в углу за письменным столом, склонившись над какими-то бумагами. Наверняка это и есть Экхард.

– Полагаю, вы англичанин?

Он говорит как человек, который много читал, но никогда не слышал живой речи: путает ударения. -- Да, англичанин.

– У вас очень красиво получается. Я прошу вас, поговорите еще.

Я уставился на него, слегка ошалев.

– Не силен я в говорильне, – отвечаю.

– Ах! – Тот вздыхает от удовольствия. – «Не силен в говорильне»! Эмфатическая конструкция, обратный порядок слов. Ваш язык не подчиняется строгим законам, и в этом его прелесть.

Вот так вступление… За выпуклыми стеклами сияют радостные глаза.

– Точно.

– Точно! Вы сказали «точно». Это слово имеет много значений. С одной стороны, оно служит для выражения математической точности, как-то «точный расчет», и вместе с тем легко вписывается во многие семантические конструкции и устойчивые фразеологические обороты. Например, «так точно». В устаревших текстах оно часто фигурирует в сравнительных оборотах: «лед – точно хрусталь», позднее заменившихся словами «будто» и «словно».

Против этого мне нечего возразить: на языке застряло готовое сорваться «точно».

– К примеру, – воодушевленно продолжает оратор, – слово «точно» может подразумевать, что я оказался совершенно прав и ни в коей мере не заблуждаюсь. С другой стороны, я могу трактовать его как нейтральную форму согласия и, наконец, как простую формулу вежливости.

У меня уже уши вянут.

– Вы, если я правильно понимаю, Экхард?

– Если вы правильно понимаете? Используя эту конструкцию, вы предоставляете мне право самому решать, кем я являюсь. Очень мило с вашей стороны. Будучи по отношению к вашему языку иностранцем, смею изъясняться без экивоков. Докладываю: да, вы совершенно правы. Меня действительно зовут Экхард.

Прогресс.

– Я хотел попросить вас о помощи.

По лицу моего собеседника пробегает тень.

– О помощи какого рода?

Ввожу его в суть проблемы, опуская подробности, которые могут насторожить, Броде убийства шефа тайной полиции. Я попал в эту страну по ошибке, и, как мне кажется, меня в чем-то подозревают. Мне хотелось бы выехать отсюда, по возможности не привлекая внимания.

Экхард не удивлен.

– Плохие нынче времена, – констатирует он. – Люди боятся выходить из дома.

– Мне нужен человек, который возьмется перевести меня через границу.

– Да, я понял.

Он все понял, но не вызвался в помощники. Я его не виню. Здесь опасно высовываться: того и гляди какой-нибудь части тела лишишься.

– У меня есть деньги, английские. Я отблагодарю. Собеседник качает головой: либо этот человек не

падок на наживу, либо связываться с валютой в здешних краях считается крайней глупостью. Пробую иной подход.

– С незнакомцем преодолеешь путь скорее, чем с другом.

Экхард на меня вытаращился, словно я только что продемонстрировал сверхъестественные способности.

– Вы читали Вицино? Вынимаю книгу.

– Ах! – Нежно проводит по ней пальцами. – В английском варианте. Хорошо переведена?

– Пожалуй.

– Конечно, Вицино сам писал, ведь он говорит нашести языках. Эту книгу любят. Она ваша возлюбленная?

Выбор прилагательного показался мне не вполне верным, и я хотел было поправить собеседника, но поймал себя на мысли, что не найду лучшей замены.