Вместе с тем центральные власти продолжали прилагать немалые усилия к укреплению выдвинувшихся далеко на восток «форпостов земледельческой колонизации», пытаясь уменьшить разрыв между земледельческим и промысловым освоением Сибири.
Это, однако, удавалось с трудом. «Трагедия русской колонизации, — отмечал крупный советский исследователь В. В. Покшишевский, — заключалась в географическом отставании земледельческого «тыла» от далеко ушедшего на восток «авангарда». Расстояние от главной сибирской житницы — Верхотурско- Тобольского района — до Якутска или Нерчинска было намного больше, чем от поморских городов до Иртыша или Оби, путь же был труднее. А собственные очаги земледелия в Восточной Сибири еще длительное время не могли полностью обеспечить ее хлебом.
И все же успехи земледельческой колонизация Сибири к концу XVII в. выглядят впечатляюще, а трудности внутреннего перераспределения «хлебных припасов» уже не идут в сравнение с продовольственными проблемами начала столетия.
Из 20 сибирских уездов лишь 3 — Березовский, Сургутский и Мангазейский — оставались «непашенными», остальные же имели возделанные поля и прочную основу для развития сельского хозяйства. Возникшие на их территории сельские поселения в большинстве своем дожили до XX в.
Показателем успехов сибирского земледелия являлось и состояние тесно связанной с ним мукомольной промышленности: с течением времени она все более совершенствовалась и укрупнялась. Известно, что вначале мельниц в Сибири не хватало. Это сильно осложняло жизнь переселенцев. Например, в Енисейском уезде в 1628 г. четыре мельницы уже не могли обеспечить потребности жителей в помоле, а раз у них не было муки, то не было и возможности печь хлеб. Как сообщалось из Енисейска, «многие служилые люди и пашенные крестьяне рожь варят кутьёю и едят». Однако к концу XVII в. в «пашенных» уездах Сибири работали уже сотни водяных мельниц (ветряных были единицы), среди которых все больше сокращалось количество простейших («мутовок») и умножалось число «колесчатых» — более сложных по устройству и более производительных.
Западноевропейские путешественники, проезжавшие в конце XVII в. по Сибири, во многих ее районах чувствовали себя как в земледельческой стране, отмечая изобилие и доступность разных видов продовольствия. Так, российский посланник в Китай голландец Избрант Идее, осмотрев в июне 1692 г. земли к юго-западу от Тюмени, записал: «Это путешествие… доставило мне величайшее наслаждение, так как по пути встречались прекраснейшие луга, леса, реки, озера и самые плодородные и прекрасно обработанные поля, какие только можно себе представить, все хорошо заселенные русскими; здесь можно было достать всякие припасы по сходной цене». Дешевизну зерна и мяса, не говоря уже о рыбе, он отметил и находясь в Тобольске. Следуя далее, Идее указал, что в Енисейском уезде не только «множество деревень», но и «много… зерна, мяса, рогатого скота и домашней птицы». Под Нерчинском, по описанию Идеса, у жителей «имеется хорошая и удобная для обработки земля, где они сеют и сажают зерновых и овощей столько, сколько им требуется».
Сибирский ученый-самородок, историк, картограф и архитектор Семен Ремезов в конце XVII в. отзывался о родной Сибири с гордостью и любовью: «Воздух над нами весел и в мерности здрав и человеческому житию потребен… Земля хлебородна, овощна и скотна, опричь меду и винограду ни в чем скудно».
Такие оценки и мнения складывались отнюдь не под воздействием случайного стечения благоприятных обстоятельств. Историки подсчитали, например, что если в первой четверти XVII в. общая посевная площадь составляла в Сибири около 30 тыс. десятин, то к началу XVIII в. она равнялась 100– 120 тыс. десятин, а общий сбор с нее зерна определяется для Этого времени в 3 919 320 пудов.
Так в течение одного столетия по сути, дела бесхлебная Сибирь превратилась в край, обеспечивавший себя собственным хлебом.
В 1685 г. были отменены обязательные поставки за Урал продовольствия из Европейской России, и это следует признать крупнейшим достижением русских земледельцев. Показательно также, что к концу XVII в. хлебопашцы составляли в Сибири большинство русского населения. Из 25 тыс. русских семей земледелием там занимались около 15,5 тыс., причем собственно крестьяне, составляя почти половину переселенцев (11 тыс. семей), уже сравнялись по численности с первоначально самой представительной в Сибири группой русского населения — служилыми людьми. Они, правда, сохранили численный перевес на большей части сибирской территории, но это были ее наименее заселенные, наименее освоенные районы.
НОВАЯ «ГОСУДАРЕВА ВОТЧИНА» СИБИРЬ
В экономически развитых уездах воеводская администрация встречала все меньше трудностей с организацией пашни: жизнь сибирского крестьянина становилась все более привлекательной для пришлого люда. Такой ее делали не только земельный простор и хорошие урожаи, но и другие, не менее важные обстоятельства. В Сибири не получило распространения помещичье землевладение, в ней не было крепостного права. Почти вся территория от Урала до Тихого океана стала, как и черносошное Поморье, «государевой вотчиной». Означало ли это, что на сибирских землях не существовало феодальной эксплуатации? Разумеется, нет. Но тот вариант феодальных отношений, который сложился в XVII в. в Сибири, был гораздо предпочтительнее для крестьян, чем крепостнические порядки центральных районов страны.
Как же правильнее охарактеризовать сложившуюся за Уралом систему общественных отношений? Поскольку монастырское и частное феодальное землевладение не получило на восточной окраине существенного развития и эксплуататором трудящихся там стало прежде всего государство, в котором господствовал класс феодалов, советские историки пришли к выводу о складывании в Сибири системы государственного феодализма. Особенностью положения сибирского крестьянина было его прикрепление не к земле, а к тяглу, т. е. всей совокупности налогов и повинностей. Крестьянин мог сдать свое тягло другим переселенцам, меняя при этом местожительство и даже социальное положение (переходить в посад, в служилые люди). Беглыми крестьяне считались лишь в том случае, если оставляли свое тягло «впусте», но таких фактов нам известно сравнительно немного. Сдача тягла в условиях постоянного притока новых переселенцев не вызывала серьезных затруднений, а переселение крестьян с места на место было обычным явлением при залежно-переложном землепользовании, предполагавшем частое забрасывание «выпаханных» участков и поиск новых.
Центральная власть рассматривала себя как собственника сибирских земель и за пользование ими требовала от населения уплаты налогов и выполнения повинностей, другими словами — отработочной, натуральной или денежной ренты. Обусловив землепользование тяглом, власти утверждали, что в Московском государстве никто «безоброчно и безданно никакими землями… не владеет», однако на деле редко вмешивались в поземельные отношения на сибирской «украйне» и последовательно требовали лишь исправного несения повинностей. Поэтому хотя Сибирь и являлась «государевой вотчиной», свое верховное право на сибирскую землю царское правительство только временами подтверждало какими- нибудь указами и распоряжениями (об изъятии у отдельных лиц земельных участков, о переносе некоторых селений в другие места и т. д.). Обычно же землевладение крестьян и прочих категорий сибирского населения граничило с правом частной собственности.
В целом установившийся за Уралом режим феодальной эксплуатации носил смягченный, по сравнению с основной территорией страны, характер и сближал Сибирь с черносошным Севером Российского государства. К складыванию такого положения привел целый ряд причин. Отдаленность Сибири и ее размеры, слабая заселенность и особые природные условия края — все это определило важнейшие особенности развития.
Как мы уже выяснили, Зауралье заселялось главным образом выходцами с не знавшего крепостного права русского Севера. Правящие круги России, с одной стороны, не могли не считаться с привычным большинству переселенцев порядком землепользования, а^ с другой стороны, будучи кровно заинтересованными в быстром заселении зауральских земель, прекрасно понимали, что помещичья,
