всё же решил проверить. И пошел в Пески к тетке Ганне… Вот так ты мои старые ноги жалеешь! Туда семь километров, назад семь. Там тебя, понятно, не нашел. Ганне не стал ничего говорить, чтобы не волновалась. Ну, думаю, не иначе как в плавни парень подался, чертенок. Я и сам туда еще мальчишкой когда-то убежал после того, как отец всыпал за разбитую макитру. Знаю… Пришел я из Песков — уже темнело. Надо было на утро поиски отложить, да и на душе неспокойно: «Уже два дня этот желторотик один в плавнях (Потому что дружка твоего я видел), а я, старый дурень, и ухом не веду. Может, он голодный, может, случилось с ним что. Всё-таки плавни — это не шутка. Не один фашист себе здесь могилу нашел… Чем дома сидеть, дай, думаю, поеду поищу». И поехал. Если бы не эти «руки вверх», наверно бы, старый до утра по плавням мотался, как водяной. Вот так-то.

Кукурузо все мог ждать: что дед ругаться будет, что даже надерет уши, как бывало. Он притих и замолк.

— Эх, неужели я помру и не увижу выйдет из тебя человек или нет? — с болью спросил дед.

— Не говорите так, дедушка, не помрете вы, — испуганно пискнул Кукурузо.

— Ты что думал — дед вечный? К девяноста уже подходит. Вот-вот — и в яму кувырком. Уже недолго.

— Я, может, еще даже раньше вас помру. Вон, помните, как у меня чирей на ноге был и температура сорок… Так что не говорите.

— Э, сынок, молодые могут умереть, а старые должны умереть… Так уж заведено. И не нужно в этом соревноваться. Лучше в чём-то ином…

Наступила тишина. Видно моего друга совершенно смутили и взволновали слова деда. Да и меня тоже. Никогда я не видел деда таким. Всегда он бурчал, ругался, подзатыльники даже раздавал, а тут… Эх, лучше бы он нам уши надрал.

— Дедушка, — жалобно произнес Кукурузо, — вы не говорите матери. Я вас прошу. А, дедушка?

— Да что же говорить. Нечем радовать.

— Я учу грамматику, учу, честное слово. И переэкзаменовку сдам.

— Посмотрим…

— Вы думаете, мы балуемся. Мы тут… мы тут…

— Да вижу — выслеживаете кого-то. Кого же это?

— Кныша.

— Оп-па! Чего вдруг?

Кукурузо хотел было начать объяснять, но тут дед вдруг приставил ладонь к уху и тихо сказал:

— Цыц!… Потом… Плывет… Прячьтесь, ребята, посмотрим, в чём тут дело.

Мы притихли. А дед сделал только один шаг к кустам — и будто растаял в темноте. Прошла минута, два, в может, и больше. И только тогда мы увидели — стружки выплыла лодка. Не пойму, как дед Варава мог услышать её. Вот что значит старый охотник!

Лодка пристала к берегу.

Из лодки вылез Кныш.

Что-то звякнуло, упав на землю.

Кныш ругнулся вполголоса, поднял, пошел по тропинке.

Он так близко прошел мимо меня, даже показалось, что он сейчас споткнется о мою ногу, и я быстренько подобрал её под себя.

В одной руке Кныш держал большой железный лом, а в другой — ведро и дуршлаг, такой металлический с дырочками, в каком галушки и вареники сцеживают.

Возле озерца Кныш положил лом на землю, снял сапоги, забрёл по колено в воду и начал дуршлагом собирать что-то с поверхности озерца и стряхивать в ведро.

— Айда, ребята, — шепнул дед и, вышел из кустов, громко кашлянув:

— Кхе-кхе!

От неожиданности Кныш дёрнулся, поскользнулся — бултых! — сел в воду. Только голова из воды торчит, во все стороны растеряно крутится.

— Бог в помощь, добрый человек, — спокойно произнес дед. — Что это вы тут делаете?

— Ку-купаюсь! — глуповато ощерился Кныш и начал неловко подниматься.

— С дуршлагом? Ясно!.. А берите-ка, ребята его сапоги, ломик — арестованный он. Повезем в село — там разберемся…

— Да вы что, дедушка!.. Да что вы, ей-богу!.. — засуетился Кныш, вылезая из воды и брызгаясь во все стороны. — Вот шутят! Хи-хи! Вот шутят!

— Давай-давай! — повысил дед голос.

— Да ну, честное же слово! Да ну, что вы такое говорите!

— Лезь, говорю, в лодку сам! А то свяжу!

— Да постойте, дедушка! Я всё расскажу! Всё, как есть! Не виноват я… ей-богу! Вот святой крест! Это всё она! Проклятущая баба! Тюрьма народов! Сам её ненавижу! Чтобы ей триста болячек! Ей-богу! Ведь как услышала об этом лёбулусе, то завела: «Достань да достань, она пойдет на базаре!» Ну с ножом к горлу пристала. Что ты сделаешь! Пусть уже, думаю, чтобы отцепилась, достану немного. Поехал. А его, оказывается, во-первых, еще нет, а во-вторых — он микроскопический. Как ты им, микроскопичным, торговать будешь? Ну хоть домой не возвращайся! Вы же не знаете моей бабы… Решил я её какой-нибудь другой гадости из воды натаскать, чтобы только не гавкала (разве она разберет?). Обманул её, сам сознательно обманул! Не хотел же трогать — раз ученики такое дело делают. Думал, всё! Обошлось! И торговля идёт, я спокойный. Но несчастная моя доля. Вот вчера узнала об обмане она. Господи, что было! Хоть крестись и беги. «Ты, — кричит, — преступник, ты, — кричит, — уголовник! Я же людям, может, навредила! Если настоящий мне не принесешь — со свету сживу!». Ну что было делать? Ну, поймите, дедушка, разве я хотел? Ей-богу же! Отпустите, пожалуйста!

Кныш замолк, всхлипывая.

Видно, дед заколебался — сопел и кхекал.

— Ой, дедушка, выкручивается он! Как уж! — закричал Кукурузо. — Они тут с Бурмило… в акваланге для подводного плавания… целое лето ныряют.

— Специально в Киеве купили. Мы сами видели, — подхватил я. — Задание у них какое-то… от вермахта. Наверно фашистский архив со дна достают. Как в Чехии.

Кныш даже съежился весь.

— Да вы что, ребята! Что вы! Да упаси Боже! Какое такое задание! Выдумали же такое, ей-богу!

— А что же? — спросил дед.

Кныш немного помолчал, потом сразу горячо заговорил:

— Да знаете, да мы же как раз, дедушка, и о вас думали. Хотели подарочек вам сделать. Хоть вы и непьющий, но на праздник рюмочку можете… Хи-хи! Это же, знаете, узнал я, что в войну немцы тут спирт утопили. Двадцать, говорят, канистр лежат. Герметичны — что им сделается. Так вот думаем поднять. Только вы, дедушка, пожалуйста, никому-никому! Мы вам по дружбе дадим. Даже и не думайте отказываться. Это же такое дело! Пригодится! Хи-хи!..

Кныш засмеялся мелким подлым смехом. Но смех сразу и прервался. По дедову настроению понял Кныш, что смеяться неуместно.

— Ясно, — сурово сказал дед. — А ломик зачем брал?

— Да так просто… просто… — замялся Кныш.

— Хотел плотину разрушить? Чтобы следы замести? Чтобы всё сплыло? Дескать, стихийное бедствие? Так? — в голосе деда зазвенел гнев.

— Да проклятая же баба, — начал Кныш, но дед перебил его:

— Хватит уже! Садись! Поехали!

— Да, дедушка!.. — плаксиво запросился Кныш. — Да мы же с вами соседи! Что вам — больше всех надо? Я же ничего не сделал, не успел же! Отпустите!

— Какие мы соседи! — отрубил дед. — Ты совсем на другой планете живешь! И не смей соседиться к людям. Поехали!

И Кныш сгорбился, и, как побитая собака, послушно пошёл к лодке. А когда мы уже отплывали, дед Варава, ни к кому не обращаясь, тихо сказал: