половиной шиллинга за двойную бутылочку, а когда это лекарство исцелит их, они сами напишут в газету, и их письма тоже будут напечатаны, о том, как они страдали много лет от неизлечимой болезни и уже не надеялись на выздоровление, но благодаря нашей мази…

Тут Дора перебила и сказала: — Только не мазь — от нее чересчур много грязи, — и Алиса с ней согласилась. Дикки сказал, что он и не имел в виду мазь, он хочет, чтобы это было в бутылочках. Так мы все уладили; тогда нам казалось, что мы вовсе не затеваем новый бизнес, но потом дядя Альберта объяснил нам, что это тоже было бизнесом, и мы почувствовали себя виноватыми. Мы просто хотели придумать какое-нибудь лекарство. Казалось бы, это вовсе не трудно, судя по тому, сколько новых лекарств каждый день расписывают в газете, но на самом деле нам пришлось изрядно попотеть. Прежде всего надо быль решить, от какой болезни оно будет, и тут «последовала жаркая дискуссия», все равно как в парламенте.

Дора хотела что-нибудь для хорошего цвета лица, но мы напомнили ей, как у нее вся кожа на лице покраснела и потрескалась после того, как она попробовала мыло Розабелла которое как раз и должно было сделать самую темную кожу снежно-белой и сказочно нежной, и Дора согласилась, что лучше нам не делать такого. Ноэль предлагал сперва сделать само лекарство, а потом уж испытать, на что оно пригодится, но Дикки сказал — не стоит, все равно лекарств гораздо больше, чем болезней, так что проще будет начать с болезни.

Освальд предлагал заняться ранами. Я по-прежнему считаю, что это была неплохая идея, но Дикки сказал: «Где ты возьмешь столько раненных — ведь сейчас нет войны. Мы и бутылку в день не продадим», — и Освальд уступил, поскольку он хорошо воспитан и помнил, что на этот раз руководство принадлежит Дикки. Г. О. хотел изобрести лекарства от расстройство желудка вместо тех порошков, которые ему обычно дают, но мы ему объяснили, что у взрослых этого не бывает, даже если они и съедят слишком много, поэтому он тоже снял свое предложение. Дикки сказал, что ему совершено все равно, какую болезнь мы придумаем, лишь бы наконец на чем-нибудь остановиться. Тут Алиса и говорит:

— Нам надо что-нибудь совсем обычное и притом только одно. Не боль в спине и не этот — как его, когда ревут — ага, реватизм — а что-нибудь, что бывает у всех.

И тут мы все сразу сказали:

— Простуда!

Так был улажен и этот вопрос.

Потом мы нарисовали этикетку, которую надо было наклеить на бутылку из под уксуса, которая была у нас под рукой. Этикетка оказалась чересчур большой, но мы понимали, что в напечатанном виде она станет поменьше. Выглядела она так:

Теперь надо было подхватить простуду и посмотреть, что от нее поможет. Каждый из нас готов был поставить этот опыт на себе, но поскольку сама идея принадлежала Дикки, он был вправе попробовать первым, и это было только справедливо. В тот же день он выходил на улицу без поддевки, на следующий день с утра выбежал постоять на сквозняке в ночной рубашке, а ту рубашку, что он надевал днем, мы специально смочили с помощью одежной щетки. Но его ничего не брало — все говорят, что именно от этого мы и простужаемся, но оказывается и взрослые тоже ничего в этом не понимают.

Тогда мы все пошли в парк, и Дикки залез почти по колено воду и стоял там так долго, как только мог вытерпеть, поскольку было и впрямь очень холодно, а мы все стояли на берегу и подбадривали его криками. Он пришел домой насквозь мокрый — казалось бы, дело верное — но ему хоть бы что, только вот башмаки он основательно испортил. А еще через три дня Ноэль начал кашлять и чихать.

Дикки сказал, что так нечестно.

— Что же я могу поделать? — ответил ему Ноэль. — Надо было тебе самому подхватить эту простуду, а теперь вот она свалилась на меня.

А Алиса сказала, что она с самого начала говорила, что Ноэлю не следовало стоять у самой воды, да еще вопить во все горло. Ноэль улегся в постель, и мы стали составлять для него лекарства. Мы жалели, что он не может участвовать в этом, но он сказал, что ему вполне нравится принимать эти лекарства.

Мы сделали множество всяких лекарств. Алиса заварила травяной чай. Она взяла шалфей, тимьян, чабрец и майоран и сварила их с солью, только она зачем-то добавила еще и петрушку. Освальд говорил ей, что петрушка вовсе не лекарственная трава, ее кладут на холодное мясо, и ее надо откладывать в сторону, есть ее нельзя, а попугаи даже умирают, если съедят петрушку. Я уверен, что именно от петрушки Ноэлю стало хуже. Во всяком случае, кашлять он не перестал.

Освальд купил на пенни квасцов (они, по крайней мере, дешевые), а еще скипидару, поскольку скипидар, всякий знает, помогает от простуды, добавил немного сахара и шарики аниса и хорошенько взболтал в бутылке с водой, но Элайза выбросила эту бутылку, как только я отвернулся, потому что ей показалось, что в бутылке одна грязь, а больше денег у Освальда не было.

Дора сварила ему овсянку-размазню, и Ноэлю эта кашка понравилась, только проку от этого не было — не могли же мы, в самом деле, закупорить кашку в бутылку и сказать, что это и есть лекарство. Во- первых, это было бы нечестно, а во-вторых нам все равно никто бы не поверил.

Дик взял лимонный сок с сахаром и немного красной краски с той фланельки, которой Ноэль укутывал горло — эта краска отлично растворялась в горячей воде. Ноэль охотно выпил это, но сам он предпочитал лакричную воду, и мы дали ему попить лакричную воду, но это чересчур просто и лакричная вода чересчур черная, чтобы ее можно было продать за хорошую цену. Больше всего Ноэлю пришлось по душе средство Г. О. - и зря, потому что Г. О. просто развел в горячей воде мятные лепешки да еще покрасил это в синий цвет кобальтовой краской — тут все в порядке, ведь у Г. О. французские краски, на которых написано, что они не ядовитые, и можно сколько угодно сосать кисточки или даже сами краски, если они достанутся совсем уж глупому ребенку.

В общем, мы здорово повеселились, когда Ноэль простудился. В камине в его комнате разожгли огонь, открыли дверь в соседнюю комнату, где жили Дикки и Освальд, а девочки целый день сидели с Ноэлем и читали ему вслух — попробуйте уговорить их почитать вслух, если вы здоровы. Папа уехал в Ливерпуль, дядя Альберта — в Гастингс, и нам это было на руку, поскольку мы хотели по-честному испробовать все лекарства, а взрослые непременно постарались бы нам помешать, как будто мы можем отравить Ноэля.

Простуда шла своим ходом. Ноэль сильно чихал и кашлял, но все-таки ему было не так скверно, как в прошлом году, когда ему ставили припарки, и он не мог даже сидеть в постели. Но простуда продолжалась уже неделю, и однажды Освальд споткнулся на лестнице об Алису. Когда мы оба поднялись, я увидел, что она плачет.

— Ну, не плачь, глупышка! — сказал ей Освальд. — Ты же ничуть не ушиблась. Я бы очень огорчился, если б я по-настоящему ушиб ее, но вообще-то это очень глупо — устраиваться в темноте на лестнице, чтобы все спотыкались о тебя, ведь ясно же, как скверно себя чувствует человек, если вот так вот зашибет сестренку.

— Да не в этом дело, Освальд, — сказала Алиса — и нечего меня ругать! Мне так плохо!

Освальд похлопал ее по спине и посоветовал ей заткнуться.

— Я все думаю о Ноэле! — всхлипнула она. — Он болен — я уверена, что он тяжело болен! Мы тут