потом направо. Так можно сразу выйти на тот холм, где за железной оградой стоят пушки, и летом по вторникам вечерами играет оркестр.

Там мы должны были засесть в кустах и поджидать ничего не подозревающих путешественников. Когда путник приблизится к нам, мы велим ему сдаться, притащим его домой и бросим в самую глубокую темницу в подземелье нашего замка; закуем его в цепи и потребуем выкуп с его друзей. Может быть, вы полагаете, что цепей у нас не было, но тут вы ошибаетесь: пока Дом наших Предков не пришел в упадок, мы держали двух собак, которые сидели во дворе на цепи.

Мы вышли довольно поздно после обеда, поскольку мы полагали, что сумерки лучше подходят для засады. Сгустился туман, мы довольно долго просидели в кустах, но все путники были или взрослыми, или приютскими детьми. Со взрослыми, тем более незнакомыми, связываться не стоило, а требовать выкупа с родственников этих бедных детишек не станет ни один настоящий бандит.

Как я уже говорил, было Пятое Ноября. Именно поэтому нам и удалось в конце концов поиграть в разбойников, поскольку в другой день наш ни о чем не подозревающий путник не попался бы нам в руки и даже не вышел бы из дому: ему не разрешали уходить, потому что он был простужен. Но он удрал, чтобы посмотреть, как будут жечь чучело Гая Фокса, и он даже не надел пальто или куртку, хотя день был очень сырой и уже вечерело, так что он сам виноват.

Мы уже хотели возвращаться домой к чаю, когда заприметили его. Он бежал за чучелом Гая Фокса через всю деревню (почему-то Блэкхит называют деревней) и теперь возвращался, едва волоча ноги и громко чихая.

— Тш-ш — я вижу запоздалого путника! — прошептал Освальд.

— Завяжите лошадям морды и взведите курки ваших пистолетов! — прошептала Алиса. Она всегда играет, как будто она тоже мальчишка, и Элайза даже постригла ей волосы покороче. Элайзу нетрудно уговорить сделать что-нибудь, как нам нравится.

— Подкрадемся и схватим его! — предложил Ноэль. — Тьма окутала нас: наши деяния укрыты от людского глаза.

Мы выскочили из засады и окружили ни о чем не подозревающего путника. То был Альберт, который живет в соседнем доме, и он сперва даже испугался, пока не разглядел нас.

— Сдавайся! — грозным голосом произнес Освальд, хватая за руку ни о чем не подозревающего путника. Альберт, который живет по соседству, сказал: — Ладно, ладно, я сдаюсь, нечего выворачивать мне руку!

Мы объяснили ему, что сопротивление бесполезно, да он, конечно, и сам это понимал. Мы крепко схватили его за обе руки и повели его домой, плотной толпой окружив его.

Он хотел рассказать нам, как сжигали чучело, но мы объяснили ему, что пленник не имеет права разговаривать со стражей, тем более, что ему было велено сидеть дома с простудой, а не бегать за чучелом.

Мы уже подходили к дому, и тут он сказал:

— Ну и ладно — не буду вам ничего рассказывать. Потом пожалеете. Такого чучела вы в жизни своей не видели!

— Сам ты чучело! — сказал Г. О. Так, конечно, нельзя, и Освальд тут же сделал ему замечание, как велит ему долг старшего брата. Но ведь Г. О. еще маленький и не все понимает, к тому же у него это действительно вышло смешно.

Альберт, который живет по соседству, обиделся и сказал:

— Вы все очень плохо воспитаны, и я пошел домой пить чай. Отпустите меня сейчас же!

Алиса сказала ему — вполне вежливо, — что он не может уйти домой пить чай, потому что он должен пойти с нами.

— Не пойду, — сказал Альберт. — Я хочу домой. Отпустите, отпустите. Я очень простужен. Из-за вас я заболею. — Он даже попытался кашлять, что было совсем глупо, потому что мы с ним уже виделись утром, и тогда он сказал нам, что его не пускают гулять из-за насморка. Поскольку раскашляться у него не получилось, он снова завел: — Отпустите! Мне уже и так плохо!

— Раньше надо было лечить свой насморк! — сказал ему Дикки. — А теперь ты пойдешь с нами.

— Не глупи! — посоветовал ему Ноэль. — Мы же с самого начала объяснили тебе, что сопротивление бесполезно. Нас пятеро, а ты один. Ты должен сдаться, и в этом нет никакого урона для твоей чести.

Тут Элайза как раз открыла дверь, и мы поняли, что лучше быстрее втащить Альберта в дом, не тратя время на препирательства. И вообще, разбойники не ведут длинных переговоров со своими пленниками.

Мы привели его в детскую, и Г. О. запрыгал вокруг него, приговаривая:

— Вот теперь ты настоящий пленник и узник!

Альберт, который живет по соседству, принялся плакать. Он всякий раз плачет — странно даже, что он не заплакал еще раньше. Алиса сбегала и принесла ему один из засахаренных фруктов, которые еще уцелели в папиной коробке, — это был большой орех. Я часто замечал, что засахаренные орехи и сливы сохраняются в такой коробочке до последнего: прежде всего исчезают абрикосы, потом фиги и груши, а потом вишни, правда, это если вам повезло и они вообще есть в коробочке.

Альберт съел орех и заткнулся. Мы разъяснили ему его положение, чтобы не было никакого недоразумения, и он не мог бы потом говорить, будто не знал, в чем дело.

— Никакого насилия мы к тебе не применим, — объявил Освальд. Теперь он был капитаном, поскольку, как всем известно, когда мы играем в пленников, Г. О. любит быть священником. — Пыток не будет. Но мы запрем тебя в сырую подземную темницу, вместе с жабами и ужами, куда сквозь наглухо забитые окна едва проникает солнечный луч, и закуем тебя в цепи. Ну чего ты опять ревешь, плакса? Нет тут ничего страшного. Да, и ложем тебе служить будет гнилая солома, а возле тебя сторож поставит сосуд (сосуд это, попросту говоря, кувшин, чего тут бояться) — сосуд с водой, и черствая корка будет единственной твоей пищей.

Но этот Альберт совершенно не умеет играть, он знай твердил, что уже пора пить чай.

Освальд, конечно, строг, но он всегда справедлив, и поскольку чай уже был готов, и мы тоже успели проголодаться, все, включая Альберта, уселись поесть. Альберт, который живет по соседству, получил все, что оставалось на дне большой банки мармелада, которую мы купили все из тех же фунта и восьми шиллингов, а потом ему, как узнику, достались все корки.

С Альбертом, который живет по соседству, каши не сваришь. Мы устроили ему такую уютную тюрьму, мы даже не стали запирать его вы детской, а просто отгородили ему угол с помощью стульев и проволочной решетки, которая осталась от детского манежика, и даже согрели цепи у камина, потому что он жаловался, что они очень холодные.

Мы достали плетенные корзинки из-под винных бутылок, которые кто-то прислал папе на рождество несколько лет тому назад, аккуратно расплели их и разложили на полу солому. Получилась прекрасная дорожка, и не так-то легко было ее сделать, но Альберт, который живет по соседству, даже не понимает, что такое благодарность. Корки, которые полагается есть пленнику, мы положили на деревянную дощечку, и они не были заплесневевшими, поскольку нам некогда было дожидаться, пока они достаточно отсыреют, а кувшин мы позаимствовали из той ванной комнаты, которой никто не пользуется. И все равно Альберт, в отличие от нас, не получал от этой игры никакого удовольствия. Он ныл, и ревел, и пытался удрать, и опрокинул кувшин, и бросил хлеб на пол, да к тому же еще растоптал его ногами. В конце концов нам пришлось его связать бельевой веревкой и притом впопыхах, так что ему, наверное, было немножко больно. Если б он вел себя как следует, верный паж давно бы его спас — Ноэль как раз ушел переодеваться пажом, когда Альберт опрокинул кувшин.

Мы выдернули листок из старой тетради и велели Г. О. уколоть большой палец, ведь мы, старшие братья, обязаны научить его быть храбрым. Мы-то давно уже не боимся добывать кровь из пальца, а он сперва не хотел, но потом согласился, а я ему немного помог, потому что он все-таки немного боялся. И когда он наконец увидел, как капелька крови становится все здоровей и толще (я потихоньку нажимал ему на подушечку пальца), он сам обрадовался, как я ему и говорил.

Итак, мы написали кровью Г. О. следующие слова (только после слова «возвращен» кровь у нас кончилась, и дальше мы писали розовым лаком — цвет выходит немного посветлее, но лично я всегда использую его, когда бываю ранен в сражении).