животному, вокруг которого образовалась лужа крови, оно продлилось недолго. Ведь это был еще не конец.

       Их ведь было пять.

       Только сейчас я понял, что давно не слышал Гремучего. Собачий лай, рычание, тихое постукивание (в конвульсиях ботинками по полу?) и звуки возни - все, что долетало сюда со второго этажа. То ли у него было всего шесть патронов (не заметил рокового совпадения в этом числе?), то ли еще двенадцатью он так и не успел воспользоваться, но думается, с Гремучим в этот раз всё. Если бы он успел добежать до двести двадцатого или какого-нибудь другого и запереться внутри, он бы уже дал о себе знать.

       Не теряя времени, я разрезал веревки, благо для острой бритвы канцелярского ножа это было не проблема, и уже собирался было встать, как услышал свист.

       - Ко мне, звери, - позвал кто-то и снова насвистал обрывок какой-то мелодии.

       Твою...

       Я посмотрел на бездыханное тело пса под стойкой. Черт! Черт, черт, черт. Стало быть, эти звери чьи-то? Понравится ли хозяину, - кем бы он ни был, - то, что он увидит? Гремучему, я так понимаю, уже до фени...

       Послушные собаки, цокая когтями по ступеням, возвращаются по первому же зову хозяина. Точно дрессированные. А деться мне отсюда уже некуда. Если от собаковода уйду, то от питомцев его хрена с два.

       - Четыре, па, - юный, взволнованный голос. - Йены нету. А ты же говорил... И у Бакса кровь...

       А мне хоть в шкаф тот, что за спиной, влезь. Стало быть, это я Йену прикончил.

       Кудрявая голова выклюнулась над стойкой. Чумазый парнишка лет двенадцати бегло осмотрел квадратное вместилище ресепшена, огражденного стойкой из темного ореха, встретился со мной глазами, но тут же повернул голову - не меня искал. Мальчик не увидел собаки целиком, но ему хватило и задних лап, лежащих в луже крови, чтобы на глазах у него задрожали слезы.

       - Пап, она здесь, - он посмотрел в сторону входных дверей. - Он убил ее.

       В бессознательном движении я отбросил канцелярский нож. Типа, мотоцикл не мой, я просто разместил объяву.

       Седовласый мужик с короткой серебристой бородкой, одетый в брезентовый плащ и вооруженный торчащей за спиной 'вертикалкой', смотрел на меня с грустью и досадой одновременно. Какое-то время под давлением этого взгляда я даже не дышал. Было совершенно неясно, что он собирается предпринять. Вздохнув, он прижал к себе пацаненка, утешительно похлопал его по плечу.

       - Понесешь ее, - сказал он мне, кивнув на собаку.

       У меня как камень с души рухнул. Тут при прежней жизни за отравленную собаку могли с двустволкой к соседу посредь ночи заявиться, а сейчас, когда жизнь человеческая нипочем, то и подавно. Так что нести - это еще вполне сносная епитимья. Понимаю, что спрашивать куда и зачем, как и вообще что-нибудь спрашивать, сейчас не очень кстати, а поэтому молча делаю, что сказали. Уж не враг это - тот, кто против 'догов' пошел. Значит, объяснит все сам, подождать просто надо.

       Пока старик сходил наверх и проверил как там дела у Гремучего, я погрузил собаку на простынь, притащенную заплаканным парнишкой из ближайшего номера.

       Мужик спустился, за пояс у него был заткнута 'гюрза'.

       - Бери собак, иди вперед, - сказал он пацану и бросил ему кожаные упряжки. - Двигайся тем же маршрутом, не останавливайся. Я с ним пойду сзади.

       Мы вышли из гостиницы примерно через минуту.

       - Давай быстрее, скоро тут полно вояк будет, - сказал он мне и резво зашагал вверх по улице, откуда мы пришли с Гремучим.

       Я двинул за ним, но через пару шагов остановился. Мне показалось или... Я обернулся и присмотрелся к покачивающемуся на столбе у магазина стильной мужской одежды 'Престиж' висельнику. Он был далековато от меня, лица не разглядеть, но что-то в его облике показалось мне знакомым. До внезапного покалывания в сердце знакомым. Воронье вокруг него кружит, ругается громко, места на плечах поделить не может. Понятно почему: в отличие от 'соседов' по столбам, он свеж. Недавно закинули. Может, вчера?

       Черная форма, издали как 'дожья'. Только потрепана вся, изодрана, будто под корабельный винт попала.

       - Эй, ты куда пошел? - мужик остановился, оглянулся.

       А ноги сами потащили меня к столбу. Я должен был убедиться, хотя уже знал, кого там увижу. Воронье вспорхнуло когда я подошел. Тело по инерции покачнулось, медленно повернулось ко мне передом. На груди у него была табличка: 'Подох как предатель'. Глаза ему успели выклевать вороны, но на посиневшем лице я узнал две борозды шрамов, тянущиеся через бровь и щеку.

       Десантник... Как же так? Что ж мне теперь делать? А как же ключ? Твое поручение?..

       - Перед утром казнили, - из-за спины объяснил седовласый кинолог. - Всю ночь, говорят, пытали, о подельниках спрашивали. Обещали расстрелять, если имя назовет. Так ни хрена из него и не вытянули. Пошли, если не хочешь болтаться рядом.

       Руно... - вспомнился голос Жеки. - Руно.

       Найду, Жека. Коль не сдал ты меня, найду я твое Руно... Обещаю.

       Этот белый трехэтажный дом на Старом городе, с полукруглыми мансардами, невысокой колоннадой у фасада и окнами в готическом стиле принадлежал моему шефу. Человеку, которому в отличие от директора школы и ряда дебилов, которых зачем-то ставили командирами в армейке, я подчинялся по доброй воле. Пусть и всего пару лет.

       Виталий Семенович для меня навсегда останется человеком, которому я буду благодарен по скон жизни. Он поднял меня из дерьма когда я, сам того не понимая, ушел в него с головой. Знаете, бывает такое состояние, когда считаешь себя хозяином жизни. Когда создаешь иллюзию, будто все зависит только от тебя. Думаешь, что раз ты однажды переступил черту и не понес никакого наказания, то сможешь повторять это снова и снова. Сколько вздумается. Как правило, кончается это вполне прогнозируемо и закономерно. Порой даже и не успеваешь понять, когда свет, который падал на тебя с небес, сужается до размеров настольной лампы на столе следователя, повернутой тебе в лицо.

       Да, я испытал много чего в жизни.

       Сын Виталия Семеныча был моим другом, и он прочно сидел на тяжелой наркоте. Мы сидели, просто я пунктиром, а он на сплошной. Было нам тогда чуть больше двадцати, а в такие года торчковая тема, как правило, не длится долго. В один теплый весенний вечер Саня завернулся от передоза. Меня спасли врачи. А спасши, конечно же, передали мусорам. На мне была хата, которую общество привыкло называть 'притоном'. И в ней следаки нарыли столько вещдоков, что пятнаха срока на трезвую голову начала мне казаться вполне сносным наказанием. Разврат малолетних, вовлечение в преступную деятельность малолетних, присадка малолетних на наркоту, агитация межнациональной розни и это лишь вершина айсберга.

       На самом деле, если не считать административного ареста, я не сидел за свои деяния ни дня.

       Важный бизнесмен, в прошлом влиятельный чиновник и политик, мог бы возненавидеть меня за смерть сына и похлопотать, чтоб строк совпал с тем отрезком, который мне полагалось отжить. Но... я так и не узнал, почему он поступил иначе. Он не рассказал, почему отмазал от тюряги, оплатил лечение в