кичится, мол, сидевший, купола вона на спине. А что авторитетом на киче не оброс - молчит. А тут я - мало, что не сидевший, так еще и на попуск его кидать буду. Мол, братки его бортовали, даже с ларьком не помогли. Прострелил бы он мне башку за такую выходку, и все дела. Да цены тогда с меня мало, могут и не поверить на базе, что это я такой на их 'Урожай' здоровьицем рискнул наскочить. Доказ нужен, того и ценен я.

       Ожил Гремучий лишь когда из большого здания главного офиса 'Приватбанка' на шестсотлетия послышался шум беготни. Замер и я, безоружный, когда из парадного входа выбежали двое. У одного рюкзак за спиной, на вид гиря килограмма три болтается, второй пустой, с каким-то самопалом в руках. Заметив нас, остановились в нерешительном и в то же время полном готовности мгновенье. Прошпурили взглядами Гремучего, направившего в их сторону ствол пистолета. Правильно, на меня-то, вываленного в грязи и с руками завязанными, чего смотреть-то? Все со мной понятно, на заклание 'дог' ведет.

       Как бывает в таких случаях, парни мысленно спрогнозировали наше поведение и в тот же момент, решив, что Гремучий не станет ввязываться в их дела, продолжили бег. Обогнув ржавую 'девятку' на парковке, они пересекли улицу, и дали чесу в сторону парка.

       Гремучий напрягся снова, когда из того же офиса выбежали еще двое запыхавшихся парней. В дутых ватных куртках, зимних спортивных штанах, без шапок, рожи заросшие, в руках тоже типа обрезы. Кого же эти парни мне напоминают?.. Ах да, напоминают тех, что десять секунд назад здесь промчали. Я не оракул, но понять несложно: зуб даю, первые кинули вторых возле схрона. Банальщина...

       - Где они, сука?! - завопил первый, таращась перед собой.

       Второй помотал головой в обе стороны.

       - Съе*ались, говнюки, ля.

       - В парк?!

       - Скорее всего, пидорасы!

       Они, казалось, нас в упор не хотели нас замечать. Второй, остановив, наконец, взгляд на Гремучем с пушкой в руке, на секунду задумался. Но не о том, вылетит ли из 'гюрзы' пуля, а, скорее, о том, ответит ли 'дог' на его вопрос. Тут ведь ясно, что при нынешнем положении вещей нужно дважды подумать, стоит ли озвучивать перед кем-то свои вопросы. Особенно, если этот 'кто-то' - 'дог'. Да и я, такой же тягач как они, отвечать им не обязан.

       Словно прочитав мои мысли, парни сначала попятились, не спуская с Гремучего глаз, а затем обогнули ту самую ржавую 'девятину' и замелькали пятами к городскому парку.

       Жаль. Я надеялся, что все-таки завяжется выясняловка, в ходе которой обозленный на меня Гремучий несколько грубо выразится, а взведенные парни не поймут тона. И начнется пальба... Мамоньки, а ведь это был бы просто флеш-рояль! Беги тогда - не хочу.

       Но спустя всего минуту, на улице снова стало тихо и безлюдно.

       Безлюдно, это, конечно, если не считать высохших останков двух женщин под стеной пятиэтажного дома - спрыгнули с балкона в разгар эпидемии. Похоже, одновременно. Собаки давно растаскали их одежду, птицы обглодали мясо.

       Безлюдно... Безлюдно, это если не видеть свисающую с окна того же дома кость руки. Или продырявленного пулями скутера, вместе со своим хозяином залетевшего под днище БТРа. Ветер шевелит воротником его грязной рубашки.

       Безлюдно, это если не видеть останки тела, по которому проехал танк. Или того парня на скамейке, что сам вынес себе мозг из ПМа. Мимо него я проходил сотню раз, но сейчас приостановился. Может, я впервые ему позавидовал?

       Кнопкой включения я чувствую толчок ствола в спину. Неприятное, сказать по правде, ощущение. Испытываю его не впервые, но так и не могу смириться с тем, что меня ведут. Уж как-то привык наоборот.

       - Шагай.

       И мы пошли. По пути встретили живого. Моего 'коллегу', также одиночку, тем не менее пожелавшего обойти стороной. Прости дружок, - говорили его глаза. - 'Дог' хоть мне и не кум, но встревать меж вами не стану.

       Да ладно. Можно подумать, рассчитывал на это сильно.

       Отряд шушкинскинских сыновей высматривал нас в бинокль с метров пятидесяти, ошиваясь в районе 'книжки'* (*Книжка - административное многоэтажное здание, построенное в форме развернутой книги, с большой площадью перед фасадом). Где-то в области копчика сформировалась мимолетная надежда: а вдруг кто сейчас Гремучему из 'драгунова' в ухо влепит? Ну, мало ли, может, личные счеты у кого? Но слишком быстро приходит приступ детской иллюзорности. Будь я сам в числе сыновей, стрелял бы? Нет, конечно. Кто так счеты сводит, пусть и личные?

       Потом еще слышались чьи-то крики со стороны обгорелого универмага. Один из голосов принадлежал женщине, но визгливым и близким к истерике как раз казался мужской. Нынешнему положению женщин, предоставленных судьбой самим себе, я вообще не завидовал. Уровень их озверелости все еще недотягивал до нашего, а потому зачастую их исход решала неготовность переступить через себя и воткнуть палец нападнику под бровь. В данном случае крики затихли в тот же миг, когда там грянул выстрел. Вот и нашелся весомый аргумент.

       Пройдя мимо оставшегося в стороне универмага, мы поднялись на Соборную... Главную улицу города. Довольно-таки узкую, как для центра, брусчатую, неудобную. И хоть над ней всегда висел запрещающий движение знак с указанием времени '7.00 - 22.00', проехать по ней днем даже мне, байкеру, было настоящей пыткой. Трамвайные колеи, неуклюжие троллейбусы, бесконечный поток маршруток и неуравновешенных таксистов, пешеходные переходы через каждых десять метров, продавленная до волн каменная проезжая часть - все это делало Соборную прыщом на заднице каждого следующего поколения градоначальства. Впрочем, до операции дело так никогда и не доходило, прыщ беспокоил пять лет, а потом передавался по наследству другому, кто садился в кресло мэра. Наверное, так должно было быть до конца света. И вот, когда он настал, улица пришлась ему именно в таком виде.

       Сейчас Соборная была свободна. Много машин остались гнить у обочин и посреди дороги, обесточенные троллейбусы и красно-желтые вагоны трамваев остались на своих местах с открытыми дверями, но их наличие на обезлюдевшей улице скорее добавляло ей памятной скорби, чем напоминало о прошлых днях.

       Центр.

       Под ногами скрипят осколки стекол, по тротуару рассыпаны куски кирпичей, тут и там асфальт вздыблен островами ныне пожухлой травы, от многих почернелых зданий несет сыростью и все еще гарью. Фрагменты одежды - цветастых летних платьев, разорванные дорожные сумки, и просто сменное белье грязными кучами нагромоздились на сточных решетках. Плакаты с изображением зеленого шарика и расклеенные по всему городу памятки о способах и средствах индивидуальной защиты от вируса порядком выцвели, покрутились как старые фотографии, местами оборвались. Ряды дыр в стенах от автоматных очередей, провалы в зданиях и обгоревшие танки, в сумасшествии своем открывшие огонь по гражданским...

       Все, как раньше. Все на своих местах. Немая картина безумства.

       А над головой поскрипывают высушенные скелеты. Жертвы неповиновения, ярлыки стоимости сопротивления 'дожьим' патрулям.

       Порой ночами, когда поднявшийся ветер раскачивает эти поклеванные воронами мумии, скрип веревок слышен за многие кварталы. 'Мы здесь, мы здесь', перестукиваются морозными ночами заиндевелые кости. А сама улица в непогоду выглядит до того жутко, что соглашаешься обойти ее десятыми путями абы только не приближаться к этим мертвым маятникам. Иногда ведь кажется, что они на тебя смотрят. Оттуда, с высоты. Смотрят, как на карточного должника. Проиграл, а не висишь. Везунчик.

       Даже сейчас, ясным днем, проходя под просыпающими сухую труху висельниками, как новогодние игрушки развешенными от второй школы и вплоть до самого моста, чувствуешь себя не совсем уютно. Это если мягко сказать. Знакомых много. Тех, кого бы и не подумал тут встретить.

       - Привет, Костян, - тихонько говорю, проходя под пацаном, лет восемнадцати. - Как ты там?

       Помню его, кинул в 'договской' бэтэр коктейль, и промахнулся. Висит теперь, в тех самых шортах с пальмами и белых кедах.