своему виду. Она выглядела, как поденщица.

Она сделала гримасу.

— Как ты можешь любить меня? — сказала она. — Ты думаешь, что любишь меня, но это не так, это не правда. Во-первых, я уродлива.

— Не будь ребенком, — попросил Тома, чувствуя, что весь он напрягся в ожидании болезненного момента расставания.

— Уходи быстрее, — резко сказала она, все еще глядя в зеркало. — Я всегда терпеть не могла, когда люди уходят.

Он поднялся и стал пересекать зал. Наблюдая за ним в зеркало, она чувствовала странное смущение при виде того, как ее возлюбленный проходит среди других посетителей. Она быстро отметила отсутствие руки, но сразу же отвела взгляд, будто вдруг испугавшись увидеть нечто такое, что могло бы испортить ее воспоминания. Она знала, что это трусость, и поспешно отшвырнула от себя эту мысль.

Чтобы избежать разговоров, на должна была вернуться на улицу Месье-ле-Принс одна. Она шла вдоль улицы, чувствуя себя странно потерянной, неспособной осознать, что эта ночь действительно была. Даже мысль о том, что Тома должен был вскоре прийти к ней, оставила ее почти безразличной.

Она вошла в дом и увидела Анник, которая суетилась по дому, повязав фартук на свою тщедушную фигуру.

Шарлотта уклончиво отвечала на все вопросы и слонялась из комнаты в комнату, как беспокойный путешественник на железнодорожном вокзале. Наконец она укрылась в своем кабинете и заснула на софе. Когда она проснулась, был почти полдень.

Она была голодна. Она снова вернулась к жизни, вырвавшись из того летаргического состояния, в которое ее ввергла любовь. Она была изумлена, обнаружив, что испытывает сильный голод и смертельно устала. В ее сознании вновь возникали и обрастали подробностями воспоминания. Овладевшие ею образы вызывали внезапный румянец на щеках и заставляли погрузиться в неопределенные мечтания.

День подходил к концу, и ей пришло в голову надеть новое платье для Тома. Она одевалась как на праздник; сидя перед зеркалом, Шарлотта любовалась собой и пыталась снова возродить свой прежний облик — облик прекрасной, всеми обожаемой женщины.

Когда она закончила, ей больше нечем было заняться. Имя Тома звучало у нее в голове, словно колокол, и, когда она села ждать его, она чувствовала себя так, будто у нее выросли крылья.

После того как он оставил Шарлотту, Тома решил первым делом поехать в офис, где у него могли возникнуть некоторые трудности в связи с его внезапным исчезновением, которое надо было как-то объяснить остальным, особенно Шапталю. Он купил в киоске номер своей газеты и просмотрел последние результаты выборов, заметив, что оппозиция добилась значительных успехов в столице, хотя по избирательному округу Рошфора результатов еще не было. Провинции, кроме крупных индустриальных городов, все же проголосовали в основном за имперский режим.

Этот частичный успех, и особенно почти что провал именно его кандидата, Рошфора, опровергли прежнее убеждение Тома в том, что произошел перевес республиканских взглядов. Он был не в том настроении, чтобы представить себе даже возможность компромисса.

Он вошел в кафе, где он и его друзья устроили себе штаб-квартиру, с мрачным выражением лица. Шапталь, Дагерран и Поль Бушер приветствовали его возгласами:

— Вот он идет, дезертир!

— Вы змей! Покинуть своих друзей в трудный час!

— Оставьте его в покое. Вы же видите, от него разит запахом дорогих женщин.

— Ну что, Тома, вы видели… последние цифры. Хорошо, а? Гамбетта проскочил с легкостью телеграммы, и все остальные… удар для правительства…

— Вы называете это успехом! — огрызнулся Тома. — Поражение, да, вот что это такое.

Все уставились друг на друга в некотором замешательстве, тогда как Тома разразился мрачной маленькой речью, рисуя угнетающую картину будущего. Он был огорчен и разочарован, как ребенок.

— Но вы же не могли ожидать, что нам удастся все сразу, — бодро сказал Дагерран. — Терпение, старина. Придет день, когда даже самая лучшая их пропаганда не сможет никого убедить.

Тома смерил его испепеляющим взглядом, потом повернулся и скорбно уставился в окно.

— Не трогайте его, — сказал Шапталь. — Он, вероятно, голоден. Официант, принесите месье Беку омлет. У него была трудная ночь.

Это вызвало общий смех, но Тома молча слушал их поддразнивания. Друзья заставили его сесть и съесть омлет, запивая некоторым количеством кларета, и стали ждать, когда на его лице появятся признаки возвращающегося оптимизма.

Он определенно начинал чувствовать себя лучше. Он громко постучал по столу, приказывая принести еще омлет и еще один графин розового вина, к большому удовольствию своих друзей, полностью осведомленных о том, что он был с мадам Флоке. Шапталь видел, как он догнал ее на бульваре предыдущей ночью, и, когда Тома не вернулся, он быстро сделал соответствующие выводы. Шапталь не отличался свободой обращения, и друзья просто забросали Тома вопросами.

Тома сосредоточенно ел, не обращая внимания на их добродушное подшучивание. Затем он поднялся из-за стола.

— Куда же вы?

— Неужели уже покидаете нас?

Тома оглядел всех и положил руку на плечо Шапталя.

— Мне нужно кое-что сделать… кое-что очень важное. Я должен идти. Я приеду в редакцию во второй половине дня.

Ему предстояло сделать неприятный визит на площади Фюрстенберг. Эта мысль вызывала у него тошноту, она преследовала его целый день, и именно этим была вызвала его раздражительность.

Когда он ушел, трое мужчин за столиком молчали.

— Бедняжка Мари, — неожиданно сказал Бушер с нарочитым безразличием.

— Почему вы так говорите?

— Почему? Послушайте, Бек провел эту ночь с женщиной. С очень красивой женщиной. На следующее утро он появляется здесь с таким видом, будто только что похоронил свою мать, и затем снова срывается с места, словно собирается броситься в реку. Поэтому я и говорю: бедняжка Мари. Это будет тяжелым ударом для бедной девушки! Если, конечно, Бек не сохранит их обеих, — заключил Бушер.

— Нет, — сказал задумчиво Дагерран. — Тома не будет делать этого. Он выберет. Он уже выбрал.

Он вспомнил полупризнания Бека у реки в один апрельский вечер, его подавленность, разговор о женщине, которую он любил.

— Ну что же, — бодро сказал Бушер, — кто выпьет со мной за здоровье бедняжки Мари? Ей будет не слишком весело снова вернуться в свою лачугу в поселке Доре после того, как она попробовала лучшей жизни. Со стороны Бека это было в высшей степени опрометчивое решение поселить ее в своем доме. Девушки такого типа очень хороши на вечер или два, и следует быть осторожными и не вытаскивать их из трущоб!

— Поль, — спокойно сказал Шапталь, — у вас нет никакой морали.

— О, что касается морали! — Бушер рассмеялся его маленькое обезьянье лицо исказилось в горькой усмешке. — Что такое мораль, друг мой? Разве это не аморально — вытащить девушку из трущоб и затем, когда она больше не нужна, швырнуть ее обратно?

— Может ли кто-нибудь из нас, — сказал Дагерран, — или любой другой человек похвастать, что мы никогда не наносили кому-то ран, тому кто любил нас, в угоду другому чувству или, еще хуже, просто из-за лени? Любовь жестока, потому что она делает свой выбор и отвергает все, что стоит у нее на пути. Она требует жертв.

— Да, от других людей, — сказал с нажимом Бушер.

— Согласен. Но иногда нужна большая храбрость, чтобы сделать больно тем, кто вас любит. — И он добавил самому себе: — Это самый тяжелый удар для гордости. Это настоящий героизм. Подвергнуться забвению, отказаться от ложного удовлетворения, когда вы знаете, что причиняете страдания, и видеть, как другой человек приходит в себя и снова начинает жить.