обретать новое подданства не торопился. Для нас, для советских, был магазин смешанного типа, где продукты, в зависимости от сроков хранения, покупались на неделю, на месяц. Идя в магазин, брали с собой тележку. Покупки совершались по «заборной книжке», а сумма месячного расхода вычиталась из жалованья. Магазин этот называли потребиловкой. А в центре поселка у Нескучного садика стояла деревянная, крашенная бледно-зеленой краской нарядная церковь, огороженная железной узорной оградой. О моем тяготении к этой церкви, о дружбе с церковным сторожем я рассказывал ранее.

В том возрасте я часто видел себя во сне летающим, и почему-то чаще всего возле церкви, достигая ее куполов и вершин тополей. Возможно потому, что церковь была самым высоким строением в нашем поселке, а может быть, потому, что — самым значительным и ярким явлением нашей жизни. Удивительное чувство легкости и восторга полета сохранилось в памяти до сих пор.

Тепло относился ко мне и рыжебородый батюшка, отец Михаил — с мягкой, лукавой иронией. Познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах. Мне было лет семь или восемь. Я шел по своей Первой улице, переполненный заботами своего возраста, как вдруг увидел идущего мне навстречу попа в рясе. Я судорожно стал искать на себе пуговицу, чтобы успеть до встречи с ним за нее ухватиться. От батюшки не укрылись моя торопливость и мое замешательство. Поравнявшись со мною, он положил мне на плечо руку и нагнулся. Он смотрел на меня добрыми, озорными глазами.

— Ну как, успел за пуговицу ухватиться?

— Успел, — сказал я, потупив глаза. Испытывая неловкость, я выпустил пуговицу на свободу.

— Я знаю твоих маму и папу, — сказал батюшка, — не думаю, чтобы они этому тебя научили.

— Нет, — подтвердил я, — это ребята дворовые и Васса, Инкина няня. Ребята говорили, что при встрече с попом обязательно надо держаться за пуговицу или три раза плюнуть через левое плечо.

Вот так все подробно я рассказал батюшке.

— Ну а если не схватишься, что будет тогда?

— Дороги не будет! — объяснил я ему, удивляясь, что с бородой, а не знает простых вещей.

Батюшка поднялся в рост и, не снимая руки с моего плеча, пошел неторопливо в нужную мне сторону.

— Как зовут тебя? — спросил он.

— Боря, — сказал я, — а мама зовет меня Борюша.

— Ну вот, Борюша, смотри: нас, священнослужителей, в двух храмах (вторая каменная церковь была в Городе. — Б. Л.) много. И мы постоянно встречаемся и в церкви, и на улице. Тебе не кажется, что будет очень смешно, если мы все будем держаться за пуговицы?

Я громко рассмеялся, живо представив такую картину.

— Вот видишь — смешно! Мы за пуговицы не хватаемся. ,И ничего плохого не случается с нами. Не верь дворовым ребятам и Василисе своей тоже!

— Вассе, — поправил я его.

— Вассе, — согласился он. — Все это чепуха, и называются такие пустые страхи — суеверием. Понял?

— Понял! — ответил я бодро.

— Вот и прекрасно, — сказал батюшка. — Беги, Борюша, до своим делам, — и легонько подтолкнул меня в спину.

Когда батюшка отец Михаил замечал меня в церкви во время службы, чуть заметно глазами давал понять, что он меня видит и приветствует, как старого знакомого.

Мне нравилось ходить в церковь. Там было красиво: с икон строго и грустно смотрели святые, голые Адам и Ева изгонялись из рая. Мне было их жалко. В церкви стоял особый волнующий запах. Голос батюшки был напевным и грустным. Нигде больше я не слышал таких слов, даже на постановках в железнодорожном собрании. Там почему-то все со сцены громко кричали, даже когда говорили кому-нибудь на ухо, по секрету. А в церкви взрослые и даже старые люди иногда становились на колени. И были они все добрые и тихие. О всех своих знакомствах и впечатлениях я рассказывал маме. Она не возражала, что я бываю в церкви. Все лучше, чем с дворовыми ребятами, считала она. Я так думаю.

Родители мои были атеистами, в церковь не ходили, но Рождество и Пасху в доме справляли всегда. На Пасху пекли куличи разных размеров, красили яйца, формовали сырную пасху. Она делалась из творога, яиц, сахара и ванили, а когда случался изюм, и с изюмом. У нас были две разборные деревянные пирамидальные формы. На внутренней поверхности дощечек были вырезаны крест и буквы «ХВ». Я взбивал белки, растирал с сахаром желтки, чистил орехи. Я и сейчас люблю кухню, особенно после лагеря.

Мама, правда, куличи святить не носила, а соседка, что напротив нас, — носила. Зато мама никогда не отказывала нищим — подавала, что есть. Иногда вещи дарила или кормила на кухне горячим. А Витькина мать махала рукой со словами: «Бог подаст. Бог подаст!..»

Наверно, от детства осталось трогательное отношение к церкви. Из семьи атеистов, сам без какой- либо канонической веры, я испытываю почти физическую боль, когда вижу разрушенную или оскверненную церковь. Я много лет занимаюсь фотографией. Мы как-то с женой посчитали: каждый седьмой непортретный снимок — церковь. Над моим письменным столом с 1971 года висит под стеклом линогравюра на голубом листе. Деревянная часовенка в центре и покосившаяся, с пустой колокольней на холме церковь. Это подарок с дарственной надписью известного ленинградского художника и книжного графика Георгия Васильевича Ковенчука. Гравюра отвечает моему настроению...

В 1973 году на теплоходе «Ахтуба» мы ездили по Волге и Дону до Ростова и обратно. Из городов по пути нам очень понравился Ярославль: чистота, широкие улицы, Волга, обилие старинных храмов один другого красивее и наряднее. Наш интерес к церковной архитектуре заметил один из культурных работников города. Он повел нас к книжному киоску на пристани и попросил киоскера продать нам два экземпляра книги, накануне выпущенной Верхне-Волжским книжным издательством — «Каменные сказы» М. Ракова. Книга о сокровищах древней русской архитектуры Ярославской области. Уникальное издание со множеством рисунков и фотографий храмов.

Одну книгу я подарил другу, вторая хранится в ближайшем шкафу. Временами я ее открываю. Фамилию человека, который помог купить эту книгу, — Мухо — я запомнил, а имя и отчество — Альберт Станиславович, добровольный наш гид по Ярославлю.