сокрушенно покачивал он головой.

- Ну снимайте ваш валенок. Иван Петрович снимал с ноги худой валенок, ставил разутую ногу на обутую, так как кладовая не отапливалась, и отдавал валенок ротному.

Хорунжий брал в руки валенок, вставлял в дыру три пальца и, глядя испытующе в глаза виолончелиста, спрашивал:

- Вы настаиваете на том, что ваш валенок рваный?

Исполнитель Мендельсона и Ципаровича молчал, не понимая вопроса.

Валенок описывал в воздухе дугу и со свистом обрушивался на голову злополучного музыканта, который падал на колени от сильного и нежданного удара. Но почти одновременно ударом начищенного сапога снизу Хорунжий возвращал Ивана Петровича в исходное положение.

- Вы все еще настаиваете, что ваш валенок дырявый? - спрашивал вкрадчиво ротный после нескольких таких упражнений.

- Нет, - отвечал поклонник Рубинштейна и Абрамовича, растирая по лицу слезы и кровь.

- Вот это пассаж. -вскипал Хорунжий. - Так зачем же вы вводили в заблуждение администрацию?! Зачем злоупотребили моим личным доверием?.. Вашу в бога, душу и дыхало мать! - добавлял он вполголоса. - Если я не ошибаюсь, у вас статья пятьдесят восемь, пункт десять? Правильно вас изолировали, Иван Петрович. Какой пример вы могли подать вашим детям? Чему научить? Чего вы хотели добиться ложью??? А ведь еще мыслитель сказал, что цель, требующая неправые средства, есть неправая цель! .. Постойте, Иван Петрович! Почему вы плачете? Это слезы стыда? Или кто-нибудь вас обидел? Скажите мне не таясь! Мы это так не оставим. Ну успокойтесь, встаньте с пола, пойдите на двор, утрите снегом ваше лицо и вернитесь. Да! Наденьте валенок.

- Ну вот! - радостно говорил Хорунжий, когда Иван Петрович возвращался. - Теперь в вашем лице появилось что-то человеческое. Вон там в углу, хрен с вами, можете подобрать себе другой валенок, если этот вам чем-то не нравится. Вот вам два талона на обед по второй категории, без хлеба, естественно. А сейчас идите в барак, дневальному скажете, что находитесь в распоряжении Хорунжего.

Таким был наш ротный Николай Федорович Хорунжий.

Ротный жил в не большой кабинке рубленого барака один, если не считать 'Машку' - белобрысого, круглолицего паренька, подмосковного хулигана, впервые попавшего в лагерь и нашедшего нежное покровительство Хорунжего, Машка топил ему печь, взбивал подушки на постели и бегал с котелками на кухню. А чтобы в тереме было всегда тепло и уютно, в свои личные, персональные дрововозы Николай Федорович приглядел Смоллера. Он вначале его подкормил, дал ему немного оправиться, подобрал, что было весьма нелегко, более-менее целое обмундирование самого большого размера и все же сидевшее на Смоллере, как детская распашонка на переростке. Затем заказал специально для Смоллера сани и дал рваную телогрейку, чтобы обмотать, обшить ею лямку из тонкого стального троса.

Так Смоллер начал возить дровишки самому Николаю Федоровичу Хорунжему, за что и получил прозвище 'лошадка ротного'. Смоллер быстро окреп, оживился, перешел в лучший барак и между ним и прежними товарищами по бригаде образовалась некоторая иерархическая дистанция. Старое выражение 'лагерные придурки' не относилось к администрации лагеря, а касалось исключительно заключенных, занятых на внутренних работах, на так называемых 'чистых' работах: старосты, нарядчки, ротные, каптеры, повара, хлеборезы, банщики, бухгалтера, счетоводы, десятники, табельщики, бригадиры и их торбоносы, дневальные бараков и ассенизаторы, пожалуй. Но и здесь было бесспорное расслоение, и элита, конечно, оставалась элитой.

Некоторые относили к придуркам и медиков. Но это было верно только наполовину. Врачи и лекарские помощники, лекпомы или на блатном языке 'лепкомы', 'лепилы' - были все же единственной лагерной службой, стоявшей на стороне заключенных, защищая их интересы. Лагерная медицина противостояла всему, окружавшему заключенного, враждебному миру.

Она представляла собой очень небольшую, но все же силу, с которой не могла совсем не считаться лагерная администрация. Но и здесь встречались разные люди. Вся остальная заключенная масса варилась и корчилась в адском котле своего бытия.

По встретившейся необходимости, отделим элиту от прочих придурков, чтобы ближе увидеть досуг избранных. Нарядчики, ротные, повора, хлеборезы, каптеры, культорги - люди, стоящие непосредственно у кормушки и власти, не были голодны. В лозунге 'Хлеба и зрелищ!' больше не хватало зрелищ, нежели хлеба. И 'верхние люди' лагеря пытались украсить свой досуг как могли.

Феноменальный аппетит Смоллера был притчей во языцех, как в нижних слоях общества, так и в верхних. При случае он мог съедать неимоверное, количество пищи и это вызывало одновременно удивление, восторг и у большинства населения - зависть.

Не знаю, кто был инициатором, изобретателем, автором, исполненным римского духа, но с некоторых пор время от времени в тереме ротного в поздний вечерний час собирались 'почетные люди', с кухни приносились ведро баланды и буханка черного хлеба весом, примерно, в два килограмма. И приглашалась лошадка ротного - Эрих Мария Смоллер.

Смоллера садили в середине кабинки, ставили перед ним на табурете баланду, клали хлеб и деревянную ложку. Смоллер вытирал о штаны ладони, вспотевшие от волнения, резал на ломти хлеб, брал в руку ложку и представление начиналось. Говорят, это было захватывающее зрелище, проходившее в полном молчании, редко нарушаемое взволнованным шопотом.

Здесь все имело значение и было наполнено смыслом. На Смоллера ставили. Как на бегах. На время, на скорость. '3ачистит' все или оставит.

Срыгнет или нет. Если оставит, то что - хлеб или баланду. Как завороженные сидели зрители, затаив дыхание, одни бледные, другие красные и все возбужденные.

Страсти взрывались, когда Смоллер вставал и покачиваясь, с раздутым животом и выпученными глазами, медленно покидал подмостки. Потом, когда страсти затихали, как догоревший костер, на столе появлялся чифир - сверх крепкий отвар чая, преимущественно плиточного, охотская сельдь, вымоченная и разделанная, а также самодельные карты.

Тайное рано или поздно становится явным, а значит всеобщим. Рассказы о Смоллере, украшенные многими подробностями, особенно волновали вечно холодных и вечно голодных. Молва, как волна, вынесла легенду за пределы Верхнего Ат-Уряха и поползла она по таежным распадкам и падям от вышки к вышке, от зоны к зоне. В один из описанных вечеров Смоллер вышел из комнаты ротного в морозную тишь спящего лагеря, прошел два десятка шагов и упал замертво. Тема Смоллера еще долго звучала под бледным небом седой Колымы, а также под низкими сводами лагерных бараков.

Шакир Галимович Сабдюшев, мой напарник, человек тихий и робкий, разделявший со мной верхние нары вагонки, сказал мне однажды мечтательно: 'Ты знаешь, я бы хотел умереть как Смоллер - с полным желудком'.

Китайско-Восточная железная дорога была построена Россией в 1903 году. С 1924 года она управлялась Китаем и СССР совместно. Правление дороги находилось в Харбине на территории Нового города. КВЖД давала возможность России кратчайшим путем соединить Забайкалье с Приморьем, сократив этот путь почти на две тысячи верст. Дорога делилась на две ветки - северную и южную. Северная - от станции Маньчжурия до города Харбина, составляла две трети общей длины, южная - тянулась от Харбина до станции Пограничная. На КВЖД работало около восьмидесяти тысяч советских граждан с семьями.

В 1935 год Советский Союз продал КВЖД властям марионеточного государства Маньчжоу-Го (во главе с императором Пу-И), созданного с помощью японской Квантунской армии, которая к 1933 году уже полностью контролировала Южную и Северную Маньчжурию. После продажи дороги, за малым исключением, все советские граждане с семьями вернулись домой, в Советский Союз. В течение 1937-1938