Я схватила следующую книгу из стопки — это был разговорник, напечатанный в 1934 году.

— Что ни говори, — заметила Ева, — а разговорники интересны. Более или менее намеренно они многое разоблачают в той стране, о которой идет речь.

— В самом деле? — спросила я, испуганно глядя в разговорник. — Тогда нам лучше остерегаться Италии. Послушай-ка: «Этот человек украл у меня часы». «Я не могу найти свой железнодорожный вагон». «Здесь нет ночного горшка». «Ночью меня жутко мучили блохи…» В самом деле, какая опасная страна!

— Да уж! Взять хотя бы «Нет ночного горшка»! — возмущенно произнесла Ева. — И туда едут добровольно!

— Да, Ева, — продолжала я. — А население Италии производит впечатление людей грубых и навязчивых. Послушай-ка, что значится в рубрике «Чаевые»: «Если вы такой бессовестный, вы вообще ничего не получите… Если вы не оставите меня в покое, я вызову полицию!»

— Становится страшно, — резюмировала Ева.

— Все эти итальянские мужчины и назойливы, и плутоваты, уж поверь мне, — сказала я и продолжила чтение: — «Этот человек без всякого повода оскорбил меня — он только притворяется глухим».

— Почему он притворяется глухим? — со свойственной ей любознательностью спросила Ева. — Почему, во имя неба?

— Этого в разговорнике нет, — ответила я. — Очевидно, это часть какого-то коварного и ужасного плана. В решающий момент наверняка выяснится, что он, этот остолоп, слышит как нельзя лучше.

— Все это настораживает, — сказала Ева, наливая по рюмочке ликера. — Предлагаю прекратить занятия итальянским, а не то мы наберемся такого страху, что побоимся ехать.

— О нет! — сказала я. — Ты послала меня купить книги, и теперь уж я позабочусь о том, чтобы ты все-таки выучила итальянский и смогла обходиться без посторонней помощи в чужой стране. Как ты сама сказала: только самые необходимые фразы!

— Например? — спросила Ева.

— Например, вот эта, — ответила я, предварительно заглянув в книгу. — «Могу я попросить у вас понюшку табака?»

— Да, да, — глухо сказала Ева. — Ужасно, если бы мне пришлось блуждать по Венеции обезумевшей из-за отсутствия нюхательного табака. И все только из-за того, что я не знаю, как он называется по- итальянски.

— Такого случиться не должно, — решила я. — Ты совершенно спокойно подойдешь к пожилому синьору на пьяцце[38], трогательно посмотришь на него и совершенно непринужденно скажешь: «Mi favorirebbe ипа presa?» — «Могу я попросить понюшку табака?»

Ева кивнула:

— Это разумная просьба, на которую нельзя не откликнуться.

— Да, а туземцы совершенно обалдеют от восторга, если с ними станут разговаривать на их собственном прекрасном родном языке, ведь ты так сказала, верно? Старикашка сбагрит тебе целую табакерку нюхательного табака, уж поверь мне!

Глаза Евы засверкали от восторга.

— Я начинаю думать, — сказала она, — что мы здорово повеселимся в Италии. Но одно меня удивляет: что за люди составляют эти разговорники?

Я не ответила. Потому что нашла в книжке кое-что очень интересное: список «наиболее распространенных болезней». Начинался он очень многообещающе — алкогольным отравлением и кончался совершенно логично почечной коликой. Опасная страна эта Италия! Сразу видишь, до чего в Италии доводит неудержимая страсть к пьянству.

Я углубилась в названия болезней. Болезнь может быть либо «ereditaria», то есть наследственная, либо «di corso lento» — вялотекущая, либо «uncurabile» — неизлечимая, объяснял словарь-разговорник. Я тотчас же принялась зубрить все эти слова и выражения.

Но Ева сочла такое усердие преувеличенным.

— К чему это? — спросила она.

— К чему? — переспросила я. — Ты ведь сама сказала, что мы должны учить итальянский. А если в Италии я заболею, то, думаю, смогу сказать врачу на звучном итальянском: я подозреваю, что у меня вялотекущая почечная колика.

— Дерни меня за усы и поцелуй Карлссона, — сказала Ева, швырнув разговорник на пол.

Два Рыцаря Печального Образа[39] стояли на перроне. Это были Ян и Альберт. При скудном освещении оба казались бледно-серыми и немного обиженными судьбой.

— Они производят такое же бодрое и смешное впечатление, как главные герои современного романа, — сочувственно сказала я.

— В то время как мы, напротив, кипим и прыгаем от радости, словно герои эпохи Ренессанса[40], — сказала Ева.

Ян с упреком смотрел на окно нашего купе.

— Послушай-ка, Кати! — сказал он. — Надеюсь, ты не слишком будешь прыгать от радости. Шведских девушек, которые, стоит им выехать за границу, срываются с тормозов, и без тебя хватает!

— И я, конечно, тоже сорвусь, — сказала я. — Все мои тормоза отпадут, как остатки кожи, которая шелушится после скарлатины.

Но в этот миг поезд тронулся, и если Ян и высказывал еще какие-то предостережения, то я, во всяком случае, не расслышала. Он исчез из поля зрения, и я его больше не видела. Некоторое время я по- прежнему стояла у окна, погрузившись в размышления. Почему-то я почувствовала, что Ян исчез не только из поля моего зрения, но и из моей жизни вообще. Я не хотела этого, но тут уж ничего не поделаешь! Я не могла избавиться от ощущения, будто оставляю нечто безвозвратно прошедшее. Это немного испугало и опечалило меня.

— Прости меня, Ян, — прошептала я, прижавшись лицом к стеклу.

Ведь если даже иногда его предупреждения надоедали мне и я чувствовала себя чуточку оскорбленной его недостаточным вниманием к моему внутреннему «я», все же он был всегда так добр ко мне! И я дружила с ним целых три года. Мне вовсе не нравилось это новое ощущение, словно он ускользает от меня.

Но Ева не оставила мне ни минуты для подобных размышлений. Ведь мы были на пути к солнечной Италии, и радость Евы, ее восхищение были слышны всему поезду. Еще долго после того, как мы влезли на полки в спальном вагоне, она хихикала, и болтала, и журчала, и ворковала, так что пассажиры соседнего купе, которые явно не были людьми эпохи Ренессанса, в конце концов стали стучать в стенку, чтобы заставить ее замолчать.