почувствовал, что это дело вовсе не такое простое, как ему показалось вначале, и что ему, пожалуй, придётся сильно постараться, чтобы выполнить своё обещание и отпустить узника на свободу. Сначала он предложил освободить Иисуса в честь праздника Пасхи. Давид Флуссер сообщает, что подобный обычай в то время, действительно, существовал, хотя применялся на практике не часто {201}. Крейг Эванс в своей книге «Сфабрикованный Иисус» приводит свидетельство из Мишны (иудейское устное предание, записанное в начале III века), в котором говорится:
Хотя предложение освободить Иисуса исходило от самого прокуратора, толпа у претории отказалась, потребовав взамен выпустить на свободу некоего разбойника Варавву, посаженного в тюрьму
Кстати, с этим Вараввой связан ряд интересных догадок и предположений. Многие исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что имя «Варавва» — «Бар Абба», если его перевести с арамейского, означает просто «сын отца», то есть это не имя собственное. Более того, в некоторых текстах утверждается, что настоящее имя Вараввы было — Иисус! В оригинальном греческом тексте Евангелий он назван «Иисус Варавва». Таким образом, получается, что Варавва — это не часть имени этого человека, а что-то вроде прозвища, придуманного для того, чтобы его можно было отличить от других Иисусов, которых в то время было хоть пруд пруди. Странноватое, конечно, прозвище, но, возможно, Иисус Варавва был сиротой, подкидышем, и не знал, как зовут его настоящего отца. Отсюда — и такое прозвище, чем-то напоминающее старое русское название для бродяг без роду и племени — «Иваны, не помнящие родства», которых так даже в официальных документах именовали.
Есть и другое любопытное толкование имени Варавва, о нём упоминает Веддиг Фрикке {203}. Согласно этой точке зрения, прозвище «Варавва» — «Сын отца» приложимо и к Иисусу, ведь в Евангелиях он постоянно обращается к Богу, называя Его Отцом, или, по-арамейски, — Авва. Понтий Пилат, мельком услышав кое-какие подробности из жизни Иисуса, мог подумать, что это прозвище к нему и относится. И тогда знаменитая сцена во время суда у Пилата может принять несколько иной вид. Прокуратор, указывая именно на Иисуса Христа (а никакого другого узника рядом нет и в помине), обращается к толпе: «Я отпущу вам Иисуса, который называет себя Сыном Отца — то есть Вараввой!» Толпа в точном соответствии с евангельскими текстами начинает кричать: «Варавву хотим, Варавву!» (то есть — Христа!), а Пилату только того и надо! Почему же тогда не состоялось освобождение? Помешало саддукейское жречество во главе с Ананом и Каиафой. Из-за их противодействия освобождение Иисуса Христа (Вараввы) сорвалось. Впоследствии этот эпизод мог обрасти всякими домыслами и превратиться в легенду о разбойнике Варавве, которого пышущая злобой еврейская толпа предпочла Иисусу Христу.
Как бы там ни было, попытка Пилата отпустить Иисуса, противопоставив его разбойнику Варавве, не удалась. Но Пилат не собирался сдаваться так легко. Он попробовал удовлетворить мстительное чувство толпы, предложив узника высечь:
Настойчивые попытки Пилата спасти жизнь подсудимому не могли укрыться от внимания священников и старейшин. В свете того, что они знали о прокураторе раньше, его теперешнее поведение казалось необъяснимым. Ведя Иисуса в преторию, первосвященники были уверены, что дело ограничится немедленным вынесением смертного приговора, а тут им с изумлением приходилось наблюдать, как прокуратор, исключительно жестокий даже по римским стандартам, прославившийся вдобавок своей неукротимой ненавистью к иудеям, старается во что бы то ни стало освободить еврейского узника!
И тогда руководители беснующейся толпы решили пустить в ход своё самое сильное оружие — шантаж.
Это была страшная угроза, подразумевавшая, что на Пилата, если он будет настаивать на своём решении отпустить Иисуса, донесут в Рим, обвинив в попустительстве мятежникам. Слова
Пилат понял, что если он будет упорствовать, то евреи перенесут дело в Рим и обвинят его перед самим императором. Ему ли, многоопытному римскому чиновнику, съевшему зубы на государственной службе, было не знать, чем обычно заканчивались подобные обвинения! Император Тиберий, один из самых злобных тиранов в человеческой истории, беспощадно расправлялся со всеми, кого подозревал в намерении посягнуть на величие его власти, не исключая даже своих ближайших родственников. Сколько ни в чём не повинных людей стали жертвой гнусного старика, страдавшего манией преследования!
Римский историк Светоний Транквилл сообщает, что все дела об оскорблении величия — «crimen laese maiestatis» — судились Тиберием
Мог ли отмахнуться от такой угрозы Пилат, зная, что выживший из ума старик непременно даст ход делу, и тогда уже ему, Понтию Пилату, прокуратору Иудеи, придётся держать ответ за свои настоящие или мнимые преступления! И Пилат решил уступить. Да, конечно, он взял энное количество талантов в обмен на обещание спасти Иисуса, но что значат какие-то деньги, если на кон поставлено его, Пилата, благополучие, а может быть, и сама жизнь! Боги — свидетели: он сделал всё, чтобы освободить Галилеянина, и не его вина в том, что ничего не получилось. Враги оказались хитрее, чем он думал, и гораздо искушённее в интригах.
Новая мысль пришла на ум Пилату. Приказав воинам вести Иисуса на казнь, он потребовал воды и совершил обряд, хорошо известный из древнееврейской истории. Он
Кому адресовал Пилат этот свой жест? Евреям, собравшимся возле претории? Но они и так не должны были считать его виновным, коль скоро сами же и притащили Иисуса на суд прокуратора и, сверх того, настойчиво добивались смертного приговора. Виновным Пилат мог выглядеть в глазах только тех, кому дал обещание освободить Иисуса, — то есть в глазах Никодима и Иосифа из Аримафеи. Символическим умыванием рук Пилат словно бы показывал этим своим тайным сообщникам, что он, как «истинный джентльмен», старался сдержать своё слово, а то, что, увы, случилось, — случилось не по его вине.
Некоторые современные исследователи (Джоэл Кармайкл, Зенон Косидовский и др.) отрицают эпизод с умыванием рук, считая, что Матфей здесь что-то напутал:
Какая чепуха! Неужели Зенон Косидовский, автор этой глубокомысленной тирады, не знает, что чужеземными обычаями сплошь и рядом пользуются для того, чтобы выразить свою симпатию или, реже, антипатию к народам, эти обычаи придумавшим? Так, например, В.В. Путин во время своей первой президентской предвыборной кампании, находясь в Татарстане, последовал тамошнему народному обычаю — нашёл губами монету в глубокой миске, наполненной кумысом. Для этого ему пришлось почти по уши «нырнуть» лицом в эту самую миску. Это что, исконный русский обычай? Существуют фотографии, на которых Сталин сидит, облачившись в узбекский полосатый халат, и с тюбетейкой на голове. Генерал Лебедь в Хасавюрте позировал перед фотокамерами в папахе и бурке. А уж про то, как очень многие политики и артисты, попав за границу, во время выступлений или пресс-конференций норовят вставить в свою речь несколько слов на языке принимающей их страны, даже и говорить как-то не ловко.
Поэтому, думается, нет абсолютно никаких оснований не доверять евангельскому рассказу об умывании рук Пилатом. Если в наши дни подражание чужим обычаям является общепринятой и
