Что ж, давайте рассуждать. Прежде всего обратим внимание вот на какой момент. Иисус, как видно из евангельских текстов, не сразу бросился помогать сотнику и хананеянке, а заставил их прежде долго и настойчиво упрашивать себя. Почему? Неужели он был таким чёрствым и неотзывчивым к людским нуждам? Конечно же, нет! Здесь в другом дело. Он просто-напросто сомневался в их вере и боялся, что из-за этого исцеление может не получиться. Как явствует из Евангелий, Иисус совершал чудеса только в том случае, если чувствовал безграничное доверие к себе со стороны людей, приходивших к нему с подобными просьбами. Но если такой веры не было, то не было и чудес, на это евангелист прямо указывает:
Ну вот теперь нам всё ясно! Иисус мог рассчитывать на успешное завершение своей миссии только тогда, когда аудитория, к которой он обращался с проповедями, благожелательно принимала его. В противном случае никакого контакта со слушателями не получалось, и ему приходилось удаляться ни с чем. Именно по этой причине Иисус и не хотел иметь никаких дел ни с самарянами, ни с язычниками. Он просто-напросто сомневался в них, опасаясь, что в своём неверии они не только не примут апостолов, несущих его учение, но и причинят им какой-либо вред:
Сомнения Иисуса в отношении самарян оказались, как видим, небеспочвенными. Являясь давними врагами иудеев, они и апостолов Христа не пожелали принять в своих селениях. С язычниками, надо полагать, дело обстояло похожим образом. В Галилее, где родился и вырос Иисус, жило много язычников- греков, а в северо-восточной части Палестины находилась даже целая область, населённая почти одними греками — Декаполис (с греческого — «Десятиградие»). Так что, Иисус достаточно насмотрелся на них, даже никуда не выезжая из Палестины. Очевидно, ещё до начала общественного служения у него сложилось о греках-язычниках не слишком благоприятное мнение. Его наверняка коробили разнузданные нравы язычников, их быт, привычки, мировоззрение, словом, весь их нечестивый, с точки зрения правоверного иудея, образ жизни. Что же касается язычников-римлян, то о них Иисусу могли рассказать еврейские паломники, по большим праздникам прибывавшие в Палестину со всех концов необъятной Римской империи. Кроме того, небольшое число римских чиновников и солдат проживало в родной Иисусу Галилее, и это также давало ему обильную пищу для размышлений.
Что же такого шокирующего мог узнать Иисус о тогдашних язычниках, если, судя по всему, считал их неспособными принять его учение?
По сравнению с Палестиной, которая всё больше становилась похожей на вулкан, готовый каждую минуту взорваться, общественная жизнь в Риме в это же самое время напоминала стоячее болото. Внешне Римская империя выглядела незыблемой: необъятные пространства покорённых территорий, множество великолепных городов, миллионы подданных, непререкаемая власть цезарей... Однако внутри этого, казалось бы, несокрушимого государственного организма уже поселился страшный недуг, исподволь разъедая гордую римскую державу. Древние этот недуг называли «упадком нравов», а в наше время для его обозначения часто применяют хлёсткое словечко «пофигизм».
Что это такое, знают, в общем-то, все. Пофигизм — это когда людям абсолютно всё «по фигу», когда всё, что выходит за узкие рамки повседневного обывательского кругозора, не интересует их и не волнует. У пофигистов нет никаких идеалов, они не верят ни в какие высокие истины — попробуйте заговорить с ними о долге, чести или совести — и они тотчас заподозрят вас в желании «навешать им лапшу на уши» или каким-то образом их использовать.
Не желая знать ничего, кроме своего тесного обывательского мирка, пофигисты уклоняются от всякого участия в общественной жизни. Они не хотят служить в армии, не интересуются политикой, не участвуют ни в каких организациях, из года в год саботируют выборы. Нет, они, конечно, не прочь, чтобы в стране были и порядок, и справедливость, и процветание, но сами не ударят и пальцем о палец, чтобы попытаться изменить жизнь к лучшему, ограничиваясь пустопорожней болтовнёй в кругу собутыльников или домочадцев.
Никакая, даже самая крайняя необходимость не может побудить их к действию. Ни наглый каждодневный обман, ни бедность, беспросветная и унизительная, ни угроза распадения собственной страны, ни засилье инородцев не могут вывести их из состояния тотального пофигизма. С какой-то тупой покорностью судьбе они предпочитают гибнуть поодиночке вместо того, чтобы всем вместе бороться за свои интересы. Расшевелить их не удается ничем, никакая пропаганда не достигает их сознания; им давно стало на всё наплевать, и на себя в том числе. Единственно, чего хотят и добиваются пофигисты, — это чтобы их оставили в покое и не мешали смотреть телевизор, пить водку или ковыряться на дачном участке. Жизненную философию пофигистов хорошо выразил один из героев Юрия Мамлеева, запойный деревенский обыватель:
Не надо думать, что пофигисты появились только сейчас, в XXI веке. В любые времена есть люди, которые ни к чему не стремятся, хотят только выпить и закусить, и считают это целью своего существования. В героические эпохи пофигисты не очень-то заметны, поскольку тогда ценятся люди совсем иного склада — самоотверженные, смелые и предприимчивые. Но героические эпохи — увы! — имеют обыкновение рано или поздно заканчиваться, и вот тогда-то и наступает время пофигистов — тихих, вялых и равнодушных ко всему обывателей.
В начале своего существования Рим был городом, который населял народ-войско. Каждый римлянин считался воином и был обязан служить. В то время, героическое и суровое, смысл человеческой жизни состоял в том, чтобы сражаться и погибнуть за своё отечество. Никому тогда и в голову не приходило сказать, что ему, дескать, «всё по фигу» и что «его хата с краю». А если бы и нашелся такой безумец, то очень скоро оказался бы на плахе — в те времена подобными вещами шутить не любили.
Но шло время, и пофигистов становилось всё больше — главным образом по причине непрерывных войн, которые вёл Рим. Не секрет ведь, что в сражениях и во время политических смут погибают в первую очередь самые энергичные, смелые и самостоятельно мыслящие люди («пассионарные», по терминологии Л. Гумилева) — ведь они всегда на виду, они не имеют привычки отсиживаться по тылам и лезут в самое пекло. А вот те, которые ничем не выделялись, никуда не совались и всю жизнь просидели по щелям, те выживали и давали потомство, такое же вялое и никчёмное, как и они сами.
В конце концов римляне довоевались до того, что ко времени правления императора Августа (23 г. до н. э. — 14 г. н. э.) римское общество стало совершенно неузнаваемым. Например, если прежде граждане Рима считали своим священным долгом состоять на какой-нибудь государственной службе, то теперь множество людей под самыми разными предлогами старались от неё отвертеться. Впервые за всю историю Рима аристократы — и не один! — не желали становиться ни преторами, ни эдилами, ни сенаторами, предпочитая тихие радости частной жизни {91}. А ведь было время, когда от желающих послужить своему отечеству не было отбоя, и это при том, что исполнение служебных обязанностей в Риме не оплачивалось (претендовать на должности могли, естественно, только люди со средствами). Консулы, трибуны, эдилы, квесторы, преторы не только не получали зарплату от государства, но должны были тратить в немалом количестве свои собственные деньги на организацию выборов, на устройство разного рода торжеств и зрелищ для народа, на содержание писцов, охраны и т.д. Считалось, что достойной компенсацией за все эти хлопоты и издержки станет «honor» — то есть почёт и уважение от сограждан. И надо сказать, что в прежние времена это, действительно, вдохновляло: иногда и до вооруженных разборок между кандидатами на важные посты доходило, так уж им не терпелось проявить себя на государственном поприще. А при императоре Августе всё изменилось. И патриции и плебеи стали избегать службы, говоря: «На кой хрен нам всё это надо, если не только денег не дадут, но ещё и свои собственные заставят потратить? Нашли
