вспомогательные контингенты японской военной миссии из числа китайцев и русских эмигрантов. Все они — а их было около 30 человек, по свидетельству Марии Сергеевны, а позже это подтвердилось другими источниками — находились у себя дома и против нашей страны активно не использовались.
Возвратившийся на ту пору из города старший лейтенант Тимофеев сообщил, что при опросе жителей ему удалось кое-что выяснить о проживающем в Лишучжене колчаковском офицере, полковнике Белянушкине. Он не бежал с японцами, а, видимо, скрывается у себя дома. По нашим данным, Белянушкин служил начальником охранного отряда при миссии, будучи резидентом японской разведки. Белянушкина мы, конечно, немедленно задержали, после чего наша работа стала еще напряженней.
Но прежде чем о ней рассказывать, хотелось бы упомянуть вот о чем. В те дни на земле Маньчжурии, освобождаемой Советской Армией от японских захватчиков, поднялась небывало высокая волна патриотического самосознания — как среди китайцев, так и среди многих русских эмигрантов, проживающих здесь. Это, разумеется, весьма благоприятно сказывалось на проводимых нами мероприятиях. Еще где-то неподалеку гремели бои, а тысячи мирных жителей выходили на улицы городов и сел с красными флажками в руках, красными бантами на одежде, с цветами. Люди смеялись, шутили, пели, кричали «шанго» (хорошо), провозглашали лозунги, приветствуя Советскую Армию-освободительницу. Стремясь хоть чем-нибудь помочь нашим воинам, китайцы выносили и расставляли возле дорог овощи, фрукты, родниковую воду в бочонках, ведрах, чайниках, мисках, кружках, пиалах. Бойцы утоляли жажду, делая мимолетные остановки, благодарили восторженных людей за доброту и сердечность. Эта впечатляющая картина народного ликования словно бы говорила: тщетными оказались потуги японских самураев и их прихвостней из окружения марионеточного императора Маньчжурии Пуи посеять среди китайцев ненависть к нашей стране.
Все это вконец деморализовало наших врагов. Многих задержанных агентов противника не приходилось в те дни изобличать — они сразу же выкладывали все о совершенных ими преступлениях против Советского государства. А кое-кто даже сам приходил с повинной и заявлял, что добровольно сдается на милость победителей.
Брать колчаковского полковника Белянушкина ходил вместе с автоматчиком старший лейтенант Тимофеев. Белянушкин жил в большом коттедже, утопавшем в цветущем саду и занимавшем почти целый квартал. Войдя в кабинет хозяина «без доклада», старший лейтенант Тимофеев сказал, что его вызывают в советскую комендатуру (мы начали действовать под видом комендатуры). Белянушкин уже ждал этой встречи и, став перед образами, начал усердно вполголоса читать какую-то молитву. Его жена, высокая, полная, дряхлеющая блондинка и три взрослые дочери, как по команде, заголосили, словно по покойнику, и начали складывать в открытый чемодан различные пожитки. Старший лейтенант Тимофеев объяснил домочадцам Белянушкина, что тот приглашается в комендатуру для беседы. Это подействовало: Белянушкин, одетый по форме, вышел на улицу и неторопко под конвоем зашагал к зданию миссии, сопровождаемый толпой любопытных китайцев.
Когда старший лейтенант Тимофеев доложил мне, что привел Белянушкина, я разрешил Марии Сергеевне уйти домой и попросил ввести задержанного. И вот в открытую дверь не вошел, а ввалился огромного роста человек лет шестидесяти пяти с седыми усищами на кирпично-красном, одутловатом лице, в парадной форме, при многих орденах и медалях. Печатая шаг, приблизился ко мне и зычным голосом пробасил: «Господин капитан, полковник русской армии Белянушкин явился к вам и сдается на милость победителей».
Сказав это, он, словно подкошенный, рухнул на колени, коснулся лбом пола и зарыдал.
Я и старший лейтенант Тимофеев от неожиданности оцепенели. Потом подошли к Белянушкину, подняли его под руки, усадили на стул, дали воды. Когда он успокоился, я поинтересовался, кто присвоил ему звание полковника. Белянушкин со стула вскочил и опять зычно рявкнул: «Адмирал Колчак!»
И тогда мимолетная жалость к этому старому русскому человеку, навеянная необычной сценой встречи, сразу же прошла. В памяти всплыл рассказ моего отца. В 1919 году отступавшие через Сибирь колчаковцы заподозрили группу крестьян нашего и соседнего села в сотрудничестве с партизанами. И — без суда и следствия — растерзали их, привязав за ноги к хвостам лошадей, рванувших диким галопом по селу. Как знать, не этот ли полковник сотворил такое злодеяние? Однако на выяснение прошлого колчаковца времени не было.
Придя в себя, Белянушкин начал поспешно рассказывать — видимо, не один раз продуманную им версию, — что он, боевой русский офицер, невольно, по ошибке, примкнул к белому движению, что происходит из семьи разорившегося дворянина Калужской губернии, что участвовал в первой мировой войне, где был несколько раз ранен. В 1917 году, после Октябрьской революции, находился на излечении в Самаре, где под воздействием офицеров, враждебно настроенных к Советам, не смог правильно сориентироваться и оказался в рядах колчаковцев. Боясь ответственности, ушел вместе с остатками разбитых войск белых в Маньчжурию.
Рассказ Белянушкина затягивался, пришлось его прервать. Мы предупредили: судьба его будет решена лишь после тщательного расследования. А пока что предложили искупить хотя бы часть вины — помочь нам обезвредить японскую агентуру. Он безоговорочно согласился и сразу же дал ценные показания. А именно: начальником Лишучженьской японской военной миссии являлся действительно подполковник Ясудзава. Днем 8 августа он выехал на автомашине в Муданьцзян с каким-то докладом к своим начальникам. В первый же день военных действий помощники его, а среди них был и Ионэ Муцаи, разбежались, захватив с собой часть, видимо, наиболее секретных документов. Содержавшихся в тюрьме миссии пятнадцать арестованных, в основном китайцев, выпустили на свободу. Находились в тюрьме и прогрессивно настроенные русские эмигранты, выданные японцам в Мулине беглым кулаком из Приморья Терещенко. Личностей и судьбы тех арестованных Белянушкин не знал. За несколько часов до прихода в Лишучжень советских танкистов Ясудзава поспешно прибыл в здание миссии. Вызвал туда Белянушкина и его, Белянушкина, помощника — поручика Симачкина. Сообщил им, что по указанию своих шефов с большим трудом вернулся по забитым войсками дорогам из Муданьцзяна, чтобы эвакуировать наиболее важные документы и перебазировать хотя бы часть агентуры, находившейся в резерве, в Муданьцзян, куда следовало прибыть и ему самому для организации подрывных акций в тылу советских войск. Белянушкину и Симачкину японец предложил увести охранный отряд миссии и находившуюся при ней группу «Асано» в урочище Барсука, расположенное в сопках, километрах в пятнадцати от города. Там выждать время, когда удалится фронт, чтобы приступить к активному шпионажу, нападениям на тылы советских войск, взрывам мостов и убийствам наших военачальников.
Уйдя из здания миссии, Белянушкин и Симачкин по обоюдной договоренности решили, что их объединенный диверсионный отряд уведет в сопки Симачкин, а Белянушкин останется в городе, чтобы через своих соглядатаев разведывать обстановку и наводить диверсантов на объекты нападения. Однако Белянушкин в беседе с нами клялся и божился, что он и не помышлял тогда продолжать тайную войну с Советской Россией. А пошел на эту договоренность, боясь поручика Симачкина, который является ярым врагом Советов и верным холуем японцев. Тот мог застрелить его, Белянушкина, лишь за нерешительность или колебания выполнить приказ японца. В ночь на 11 августа Симачкин увел около 150 диверсантов в сопки.
Белянушкин назвал более 20 агентов и резидентов японской разведки, а также места их нахождения. По его мнению, больше половины этих агентов являлись резервными, подготовленными для активных операций против Советской Армии. Видимо, Ясудзава и хотел перебазировать их в Муданьцзян, чтобы они могли там прикрыться. О многих шпионах, названных Белянушкиным, мы уже знали, так что могли проверить, насколько он откровенен. Куда девался Ясудзава, успел ли он увести своих агентов в японский тыл — всего этого Белянушкин не знал.
В полдень 11 августа к зданию миссии, где мы работали, подошла толпа китайцев. Они громко кричали, энергично жестикулировали. Пригласив Марию Сергеевну, говорившую по-китайски, мы пытались понять, что же произошло. Оказалось, некоторые китайские жители, увидев, как советский офицер и солдат вели по улице города задержанного Белянушкина — белогвардейца и японского холуя, — решили по своей инициативе помочь нам. И вот где-то схватили и привели к нам двух русских колчаковцев, верно служивших японцам на административных должностях в угольной шахте и притеснявших китайских шахтеров. Эти колчаковцы, приколов красные банты к своим пиджакам, тоже вроде приветствовали наших воинов на улицах города. Китайцы говорили об этом с возмущением, подталкивая к нам задержанных. Их называли
