Над головами местных жителей безостановочно, подобно воздушному мосту, летают «Глобмастеры», «Тандерджеты», «Сейбры Ф86» и «Скорпионы». Величие страны измеряется числом жертв. Жизнь на планете сведена к цепочке стереотипных образов, — почтовые открытки с кровавыми сценами стоят дороже других. Время складывается из одних смертей и мыслей о них. Образ реальности абсолютно не реален. Реальность, сообщал шепотом Риделл, это только брахман. Брахман — это слова, которые составляют вопрос. Брахман — это загадка. Это вечное настоящее, наделенное чудесной сверхъестественной силой; ее можно постичь лишь через аскетический экстаз или наркотики, — увы, к этим последним Патрик так и не смог пристраститься. Реальность во всей полноте определяется двумя главными свойствами: она непознаваема и она иллюзорна. Душа в состоянии сна подобна зрителю, глядящему в экран. Душа в момент пробуждения открывает глаза и обнаруживает перед собою зеркало, такое же пустое, как экран выключенного телевизора. Боги — фикция. Вера в богов — еще одна греза в мире образов. Мы будто играем в политику, семью, социальную сферу и личную жизнь, а на самом деле ворочаемся во сне и храпим.
Риделл говорил:
— Все пропало. Все затерялось, как крошечная капля воды в безбрежном океане. Реальность вздымается и дышит между галлюцинацией и хаосом, точно волна рождения и смерти. Этот толчок столь же непредсказуем в своих последствиях, сколь иллюзорен по своей сути. Цепь поколений и цепь метаморфоз подвластны одному и тому же замыслу, нетерпеливому, безжалостному, необъяснимому. Нас испепеляет движение, нас сжигает половая принадлежность. Все объято пламенем, все стремится к удовлетворению. Все стремится к покою. Все алчет смерти. Наши взоры во снах, как и наши взоры в повседневной жизни, томятся жаждой. Они жаждут образов Сирен, а Сирены упиваются смертью и питают ее. Все есть ненависть к жизни, все есть смирение и сон.
Патрик признавал справедливыми и неоспоримыми некоторые истины, которые Риделл высказывал ему — чаще всего под воздействием наркотиков. Американская цивилизация накопила такое великое множество ненужных, быстро устаревающих изобретений, что ее храмом, по мнению Патрика, можно было назвать огромное кладбище разбитых автомобилей и сломанных инструментов. Алтарь этого храма находится в огромной помойке, где они с Мари-Жозе самозабвенно рылись на исходе детства, и за каких-то десять лет мусор из нее рассыпался по всей земле. Поистине, души людские, как говорил Риделл, стали жалким набором из ярких оберток, конвертов с пластинками, комиксов, кинокадров и рекламных проспектов. Поведение Труди, Уилбера Каберры, супругов Уодд казалось Патрику абсолютно непостижимым. Развязные жесты и бесстыдные речи плохо сочетались с неожиданной добропорядочностью, истовая религиозность — с жаждой обогащения, внезапная агрессия — с неуемным дружелюбием. Словом, все в этом американском мирке, включая губившие Риделла наркотики, ускользало от понимания. Этот мир не похож сам на себя. Этот мир не для жизни, а для смерти. Этот мир черпает могущество и выгоду в поголовной спячке. В этом мире люди боятся, лечатся, радуются, убивают и молятся по поводу и без. Вот почему Труди не переставала шокировать Патрика.
Его сильно поразила одна из метафор Риделла. Тот как-то сказал, что разум в человеческой голове горит, подобно свече во мраке гипноза. Стоит лишь загасить ее, и тьма поглотит нас. Когда мы пьем, уходим с головой в музыку, глотаем книги, любим или ширяемся, мы тушим это пламя.
Риделл рассказал Патрику, что индийское слово «нирвана» означает железный гасильник с двумя колпачками, которыми тушат огонь так, чтобы не было копоти.
Вот что такое нирвана — это сон, который знает, что его никто не видит.
Патрик Карьон был с матерью в Париже и по случаю купил на блошином рынке Сент-Уана старинный железный гасильник с тремя колпачками.
На следующий день он подарил его Риделлу.
Риделл, набросив пальто на голое тело, размахивал подарком и танцевал от радости в гараже Антуана.
Патрик Карьон, влюбленный в джазовые ритмы, целыми днями упражнялся на ударных в бывшем приюте скаутов у кюре. Он виделся с Труди ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы попытаться ею овладеть, потерпеть очередное фиаско и не думать о Мари-Жозе. Риделл же предпочитал женщинам дружбу с Маллером. Женщины, говорил он, это существа с неполными, несовершенными телами, они пришли из другого мира, чтобы лгать и пожирать. Два года назад, в 1957-м, при строительстве дороги на плотине через Луару в Клери, рабочие обнаружили под древним дольменом останки женщины мадленской культуры[29] осыпанные красной охрой. Шею скелета украшало ожерелье из пятидесяти клыков.
Весь май они частенько играли в кафе или на американской базе. В такие вечера Риделл и Маллер ждали Патрика Карьона возле дома кюре, а если он был на занятиях, сами погружали его инструменты в фургончик и ехали к лицею, чтобы встретиться у будки привратника.
Патрик торопливо, расталкивая школьников, выбегал из ворот, швырял свою велосипедную сумку с книгами в кузов, где уже стояли ударные и контрабас, а сам забирался в кабину «аварийки».
Здесь он стягивал галстук, расстегивал ворот рубашки и отказывался от сигарет и «косячков» Риделла.
Он сам поражался своим успехам в игре. Порой его осеняло подлинное вдохновение. Однажды в субботу, 23 мая 1959 года, когда они играли в солдатском баре малым составом — с саксофонистом Мелом, трубачом Огастосом, Риделлом и Малером, — Огастос резко оборвал соло на трубе, предоставив Патрику играть одному.
И Патрик задал жару.
Весь зал умолк, слушая его. Потом взорвался аплодисментами. Под конец импровизации Огастос стащил с головы красную вязаную шапочку, с которой никогда не расставался, и бросил ее Патрику в знак восхищения. Зал был битком набит солдатами. Они свистели, орали, бурно аплодировали.
Справа, за одним из столиков для белых, сидели сержант Уилбер, лейтенант Уодд с женой, Труди и Мари-Жозе. Они тоже вскочили и кричали «браво».
Патрик залился счастливым румянцем. Он стоял в глубине этого жестяного барака и неловко вытирал вспотевшие ладони о джинсы. Не решаясь взглянуть на восторженных слушателей, он поднял глаза к потолку, где среди неоновых ламп красовались рекламы пива
Глубокой ночью «шевроле» Уилбера Каберры с зажженными фарами остановился у входа в кафе- табак возле дома Карьонов.
Уилбер был пьян. Он орал во всю глотку, тиская в своей лапище левую руку Патрика. Выспрашивал у него на своем американском, как сказать по-французски
— Zinzin, gaga[30], — подсказал Патрик.
—
Уилбер довез его до дома. Патрик никак не мог понять, отчего великан так к нему привязался и вечно ходит следом. После концертов он неизменно провожал Патрика, часами рассказывая ему свою жизнь. Теперь он неожиданно залился слезами.
Говорил, что он плохой человек. Что не может жениться на своей подружке. Уговаривал Патрика пойти и сказать ей, чтобы она занялась любовью с кем-нибудь другим. Например, с лесником. С почтальоном. Не важно с кем, хуже все равно не будет.
Патрик даже не знает, какой он, сержант, плохой человек.
Сержант выпустил руку Патрика Карьона и зарыдал с новой силой. Шумно всхлипывая, он открыл в приборной доске маленький холодильник и достал еще одну бутылку пива. Крышку сорвал зубами и выплюнул в открытую дверь. Потом продолжал по-американски:
— Жена ушла от меня шесть лет назад к одному корейскому ублюдку (
