Аудитория, казалось, не сразу заметила ее исчезновение. В зале не было слышно ни звука. Наконец публика очнулась, раздался гул голосов, началось движение; дамы «внутреннего кружка» Марджери, не впервые внимавшие откровениям своей госпожи, все же казались пораженными, нервно переглядывались, постепенно приходили в себя. Иным джентльменам среди публики явно стало тесно в своих одеяниях.

В выставленные корзины для сборов беспрерывно сыпались щедрые дары. Некоторые из активисток подхватили корзины и двинулись в толпу, но остальные, к моему удивлению, направились на выход. Я склонилась к уху Вероники:

— Сегодня чаепития не будет?

— Нет! — крикнула она мне, перекрывая галдеж публики. — Четверг! Сейчас объясню!

Вместе с людским потоком мы выплеснулись на улицу, протиснулись сквозь строй корзинщиков и лоточников, под фонарями дожидавшихся окончания службы, и остановились в некотором отдалении.

— Четверг, — напомнила я Веронике.

— Что — четверг? А, Марджери… Медитации… В четверг она уединяется и размышляет. До и после службы.

Я мгновенно попыталась представить себя на месте Марджери. Глубоко задумалась и вдруг поняла, что Вероника меня о чем-то спрашивает.

— Извини…

— Я спросила, чего бы ты хотела, плотно пообедать или слегка закусить?

— Нет-нет, не будем на ночь наедаться.

— Тогда зайдем в паб?

Мы зашли в ближайший паб, где, разумеется, уже сидел кое-кто из присутствовавших сегодня на богослужении в Храме. Они смеялись, веселились и вовсе не походили на смиренных прихожан обычного христианского храма. Мы уютно устроились за миниатюрным угловым столиком, заказав крохотные порции выпивки и соответствующего размера сэндвичи.

— Ну, как впечатление? — спросила Вероника.

Я внимательно вгляделась в ее глаза, но не заметила никакой иронии. И ведь эту невинную наивность не припишешь даже ее девической неопытности.

— Вне сомнения, самое странное богослужение на моей памяти, — ответила я, отщипнула кусочек сэндвича с сыром и в свою очередь задала вопрос: — Это ее обычная манера?

— Сегодня она несколько подавлена смертью Айрис. Марджери хотела посвятить этот вечер мемориальной службе, но миссис Фицуоррен категорически против. Ей не нравилась связь Айрис с Храмом, и она винит в смерти дочери Марджери.

— Даже так?

— Нет, пожалуй, я сильно преувеличиваю. Скажем иначе: она не готова делить скорбь семьи с посторонними. Марджери это понимает, но все равно обиделась. А ты бы не обиделась? Я видела ее первую реакцию. Она прямо вся пылала.

— Пожару б не было, — проворчала я. — Конечно, после такого накала сидеть и чаи распивать… Я бы на ее месте прогулялась по свежему воздуху.

— Она говорит, что медитации дают ей необходимую энергию, подкрепляют ее духовно и физически. Очень своеобразная личность.

— Без сомнения. А скажи, Марджери проводит такого рода медитации вместе с вами?

— Да, иногда бывает. Она называет это «обучение молчанием». Мы как бы слушаем Вселенную. Как говорит Марджери, «открываемся любви Господней». Ты спроси ее.

— Конечно.

— Когда ты хочешь с ней увидеться?

— Собиралась сегодня, но…

— Извини, мне нужно было сообразить и объяснить заранее. Я возьму, если не возражаешь, вот этот сэндвич с телятиной? Спасибо. Позвони завтра и договорись с Мари о времени.

— Обязательно. — Я подобрала последний треугольничек с чем-то непонятным, но по запаху напоминающим рыбу. Вероника сидела с сэндвичем в руке, и взгляд у нее был какой-то неуверенный.

— Выдающаяся женщина, — сообщила Вероника своему сэндвичу. Ее мохнатые брови сошлись на переносице. Я насторожилась. Она заметила и вспыхнула. — О, нет, ничего, пустяки… Я, видишь ли, однажды… Мне показалось… В общем-то ничего секретного, почему не рассказать… Раз я зашла в Храм довольно поздно. Устраивала в убежище женщину с двумя детьми. Хотела поговорить с Марджери, сразу ее не нашла, направилась дальше, в ее квартиру, думала у Мари спросить. Сунула голову в маленькую личную часовню Марджери, вижу — Мари там. Только я открыла рот, успела ее окликнуть, как она ко мне — прыг! Да за руку меня — хвать! И вон поволокла. Решительная особа. Она, конечно, преданная прислуга, Марджери за ней как за каменной стеной, но другим иной раз туго приходится. Я уперлась — в чем, мол, дело? Она на меня шипит: тихо, тихо, дескать, заткнись, убирайся, — и озирается. Я глянула — а там Марджери. Стоит на коленях, руки висят, голова запрокинута, рот приоткрыт — в трансе. Меня не видит, ничего не слышит. Мари выволокла-таки меня за дверь, но я успела оглянуться и заметила, как Марджери рухнула на пол, словно кукла-марионетка, которую срезали с ниток. Мари захлопнула дверь, заперлась и направилась к Марджери. Я слышала шаги. Не бегом, а обычным шагом. Я об этом никому не говорила, и Марджери тоже не говорила. Знает ли она, что я ее тогда видела? Это во вторник случилось.

Народ из паба разошелся, хозяин убирал с соседних столов и поглядывал в нашу сторону. Мы поставили пустые стаканы на стол и потянулись за своими пальто.

— Спасибо за доверие, Ронни.

— Ты не думаешь, что мне это померещилось?

— Нет-нет. Ни в коем случае.