Вездесущий мистер Хартли был уже там, и, как оказалось, весь первый этаж был арендован для пребывания там герцога. Букеты цветов, расставленные в вазах, буквально заполнили спальню мадемуазель Дюпре, а также прилегающую гостиную, и даже комнатка, в которой Иоланде предстояло провести ночь, выглядела удивительно симпатично.

Ей очень хотелось обменяться хоть парой слов с Питером, но, пока герцог и его подруга не удалились на ужин, это было невозможно.

Наконец брат и сестра встретились, и он повел ее в столовую для прислуги, которая была не такой просторной, как в гостинице «Англетер». Тут было тесно и дымно, и их посадили за общий стол, где другие слуги герцога могли слышать их разговор, так что Иоланде пришлось запастись терпением.

Только по окончании ужина, когда Питер увел сестру во двор позади гостиницы, они смогли спокойно поговорить.

— С тобой все в порядке? — спросил он, перейдя на родной язык.

— Я чувствую себя так, словно меня переехала та самая четверка лошадей, что впряжена в карету, — призналась Иоланда. — Мадемуазель гоняет меня взад-вперед без устали. И все же я думаю, что она довольна тем, как я ей служу, ей просто не к чему придраться.

— Придется потерпеть, сестренка. Согласись, наше путешествие оказалось более комфортабельным, чем если бы мы путешествовали на почтовом дилижансе. Мои новые приятели-французы рассказывают, что ехать в их почтовых каретах — это значит рисковать расшибить себе затылки на каждом ухабе.

— Да, нам очень повезло, — согласилась Иоланда.

Брат посмотрел на нее с некоторым беспокойством.

— Скажи мне правду, герцог обратил на тебя внимание?

— Я даже не видела его, — беспечно отозвалась девушка.

Ей показалось, что Питер вздохнул с облегчением.

Проведя юность в деревенской глуши, Иоланда была настолько невинна и несведуща в любовных делах, что не имела представления, какие отношения могут связывать мужчину и женщину, как, например, герцога и Габриэль Дюпре.

Она слышала от Питера, что щеголи и разбогатевшие буржуа, вращающиеся в свете, проводят много времени с балетными танцовщицами из Ковент-Гардена, но ей казалось, что это происходит потому, что им просто нравится танцевать с изящными грациозными женщинами в Сент-Джеймском дворце или в бесчисленных танцевальных залах, которые, как она знала, распространились повсюду в Вест-Энде, районе Лондона, где настоящие джентльмены не считали приличным для себя появляться.

Поэтому Иоланде и в голову не приходило, что мадемуазель Дюпре — любовница герцога. Она предполагала, будто он дарит ей все эти великолепные драгоценности, которые сейчас были надежно упрятаны в шкатулку, лежащую перед ней на противоположном сиденье, только потому, что он покорен ее красотой, изяществом и артистическим талантом.

Однако накануне вечером она убедилась, что герцог был не единственным мужчиной, который одаривал Габриэль Дюпре ценными подарками.

Когда актриса выбирала, что ей надеть из многочисленных украшений для выхода к ужину, а Иоланда демонстрировала перед ней очередное неглиже, то у Габриэль возникли сомнения. Она никак не могла ни на чем остановить свой выбор: или отдать предпочтение бриллиантовому колье, или остановиться на великолепных крупных изумрудах.

— Изумруды, по-моему, будут превосходно гармонировать с цветом ваших волос и этим платьем, которое вы только что одели, госпожа, — осмелилась посоветовать Иоланда.

— Да, на этот раз ты права.

Габриэль Дюпре уже протянула руку за изумрудным ожерельем и вдруг подавленно вскрикнула:

— Нет-нет! Ни в коем случае не стоит надевать это ожерелье сегодня. Его подарил мне маркиз де Шалон, которого герцог на дух не переносит.

Ее алые губки расплылись в чуть заметной улыбке, и она тихо пробормотала:

— Я бы хотела заставить герцога ревновать, но только не к маркизу.

Теперь, бросив взгляд на обитую кожей шкатулку, которая маячила у нее перед глазами, в то время как карета, запряженная резвыми лошадьми, пожирала одну за другой мили дороги, оставляя за собой клубящуюся пыль, Иоланда невольно подсчитывала в уме, какое же состояние доверено ей на сохранение.

Несомненно, эти драгоценности можно оценить в баснословную сумму, и девушке было странно, что такая молодая особа, как Габриэль Дюпре, которой явно было не больше двадцати пяти лет, смогла заработать столько за недолгие годы выступления на сцене.

«Что бы ни случилось с ней в будущем, — подумала Иоланда, — она уже полностью обеспечена, не то что мы с Питером. Ведь у нас за душой только шесть гиней, да еще матушкины скромные украшения».

Было даже смешно сравнивать эти побрякушки, да еще простое обручальное кольцо, которое Иоланда позволила себе надеть на палец, с невероятной величины изумрудами и прочими драгоценностями, принадлежащими Габриэль Дюпре.

Ей казалось не очень справедливым, что актерский талант оплачивается так щедро по сравнению с трудами женщины, посвятившей себя дому, семье и ведению хозяйства. И все же Иоланда, вспомнив, как ее родители любили друг друга и как взаимное семейное счастье окутывало их, словно пронизанное солнечными лучами облако, не могла решить, кому больше повезло в жизни.

Она подумала, что даже такая женщина, как Габриэль Дюпре, познавшая славу и успех, все-таки позавидовала бы ее матушке. Конечно, когда актриса постареет и уже не сможет привлекать к себе публику, эти бриллианты, если она их будет постепенно продавать, обеспечат ей крышу над головой и не дадут умереть голодной смертью. Но в этом ли истинное счастье?

Оно заключается в другом — а именно, чтобы рядом был близкий человек.

«Мне повезло, что у меня есть Питер», — мысленно произнесла Иоланда и выглянула в окошко, чтобы увидеть, как он гарцует далеко впереди, возле герцогской кареты.

Она не обманула его, заявив, что не встречалась с герцогом, потому что, разумеется, не в счет был мимолетный взгляд, брошенный на нее этим господином, когда она распахнула дверь гостиной перед мадемуазель Дюпре.

А поутру, когда она явилась в спальню актрисы, чтобы помочь ей привести себя в порядок, Иоланда узнала, что герцог встал очень рано и отправился на верховую прогулку перед завтраком. Несмотря на какой-то расслабленный внешний вид, его светлость очень заботился о поддержании хорошей физической формы.

За ленчем, в первый же день пути, Питер сообщил сестре, что герцог поменялся местами с одним из сопровождавших карету верховых и пару часов провел в седле. Такой распорядок соблюдался и на следующий день.

Герцог опять покинул гостиницу чуть ли не на рассвете, а часть дня провел опять в седле. Иоланда, наблюдая за ним из окошка кареты, оценила по достоинству его умение держаться в седле и мастерство в управлении конем.

Чем дальше они углублялись во Францию, тем пленительнее становился пейзаж за окном. Особенно хороши были небольшие деревушки, через которые продвигался их кортеж.

Наполеон, став Первым Консулом, распорядился открыть все деревенские церквушки и вновь служить там мессы и даже заново покрасить их. Но следы революционной бури до сих пор были заметны. Памятники, под которыми на местных кладбищах покоились останки аристократов, все еще были осквернены, кресты со многих сбиты.

После долгого дня пути, а также хлопотной возни с багажом мадемуазель Дюпре и краткой вечерней трапезы вместе с Питером, Иоланда обрадовалась тому, что наконец добралась до постели. Усталая, она заснула без сновидений, но почему-то вдруг пробудилась в непривычно ранний час.

Когда кортеж достиг Шантильи, а это была последняя их остановка перед Парижем, Иоланда хотела бы посетить замок принца Конде и взглянуть на его знаменитые сады, на фонтаны, водопады и рощи, на искусственных птиц, которые якобы порхали среди листвы, по восторженным рассказам ее покойной матушки.

Конечно, ничего подобного она сейчас бы не увидела после долгих лет революционного террора, но